Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Московский холодный и острый дождь пропитывает его насквозь, смешивается с потом и слезами, а он бежит, и бежит, и бежит. Он знает, что не успевает к 13.00, потому что на часах уже 12.59, а он не помнит ни точного адреса, ни названия места. Знает только, что Никитская. Или не Никитская? Если бы он нашёл хоть одного человека, он бы мог объяснить, что именно он ищет, но на улице ни души, несмотря на будний день. Будто вымерло всё. А когда он, наконец, встречает мужчину лет пятидесяти, обнаруживается, что он как будто и говорить не умеет, а только блеет. Он блеет так долго, что дождь заканчивается, выходит солнце, вокруг него собираются нарядные люди – взрослые и дети – с фотоаппаратами. Они показывают на него: «Посмотри, как он смешно разговаривает», «Какой миленький, как он здесь оказался?», «Наверное, из цирка сбежал», «Надо вернуть его хозяину». Потом он вдруг оказывается у себя во дворе, но никто не узнает его. Он лежит на траве со связанными ногами и руками, и ему никак не удаётся высвободиться. Толстый мужчина в фартуке и в чёрной будничной ермолке гладит его по шее, ну-ну, говорит он, будь хорошим мальчиком, не волнуйся. Если не будешь дёргаться, тебе не будет больно. А потом он видит широкий ослепляющий клинок, слышит звук разрезаемой плоти, своей плоти, но ему не больно. Он успевает объяснить себе это тем, что нож идеально наточен. Раз, и всё. Никаких страданий, а только лёгкость, ясность, благодарность. Кровь – горячая и липкая, вытекает из его горла и втекает в землю, словно нечистоты, и он проваливается в блаженное беспамятство.

А потом он слышит голос. Эхом, издалека, но настойчиво и неприятно. Он пытается закрыть уши руками, но голос проходит сквозь руки, вибрирует в висках, стучит эхом в затылке, в горле, в груди, в животе.

– Бару-у-у-х!

– Бару-у-у-х!

– Бару-у-у-х!

Усилием воли он разлепляет веки, заставляет себя открыть глаза, а в голове ещё долго растекается, разъединяется и соединяется, словно шарик ртути из разбитого градусника, его имя. Оглядевшись по сторонам, он понимает, что едет в машине. Но куда именно он едет? Вокруг кукурузные поля, а впереди – деревенская дорога. Машина подпрыгивает на колдобинах, даром что «Мерседес». Очевидно, что они уехали далеко от Пятигорска, но куда? Спросить у Николая? Нет, Борис не хочет ещё больше обнажать свои слабости. Достаточно уже того, что было вчера.

– Сколько нам ещё ехать? – спросил Борис, всматриваясь в экран навигатора. Надо вспомнить, надо вспомнить.

– Минут десять максимум. Навигатор довезёт нас до суда, а там мы спросим… Сама клиника не нашлась. По тому адресу, что вы мне продиктовали, суд расположен.

– Видимо, ошибка какая-то, – простонал Борис.

Больше всего на свете Борис хотел сейчас развернуться назад, приехать домой, а не продолжать пути туда, не зная куда, ведь у него полно дел, он и так уже потратил слишком много времени на ерунду, но не успел он об этом подумать, как машина остановилась перед большой деревянной избой.

– Судя по всему, это – суд, – сказал Николай. – Сейчас я спрошу, где здесь клиника.

– Я сам, – ответил Борис. – Жди меня в машине.

Борис вышел из машины и прошёл по хрустящему гравию ко входу в строение. Щебетали птицы, дул ветер, вдалеке слышались петухи. Странное, сомнительное место. Деревянная изба, окружённая кукурузными полями, вовсе не походила на дорогую клинику, лечение в которой стоило как новая машина; здесь не было ни мраморной мозаики, ни фонтанов с ангелами, а был лишь стойкий запах навоза и скошенной травы. Он открыл дверь. Может, повернуть назад? Зачем он пришёл сюда? Ответа на какие вопросы искал?

– Вы у нас в первый раз? – перед ним вдруг очутилась молодая женщина в белом халате.

– Да, – ответил Борис. – Навигатор показал, что здесь суд…

– Здесь и вправду когда-то был суд, а данные в навигаторе не поменяли. Вы пока заходите в кабинет, сейчас доктор придёт.