Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Но как я ни старался вызвать в себе эмоции, у меня ничего не получалось. Я никак не мог вжиться в страдания героев, потому что, во‐первых, сам этого не испытывал, а во‐вторых, не мог позволить себе тех чувств, из-за которых мучились оперные страдальцы. Опера – это всегда драма, и почти всегда проливается кровь. Мог ли я впустить драму в свою жизнь? Неосознанно я сопротивлялся этому, пытаясь имитировать чувства, которых не испытываю. Но при этом каждый раз чувствовал ложь. Это была не та ложь, которой мне приходилось баловаться, чтобы сохранить в тайне занятия музыкой. Это была самая скверная ложь. Ложь, доказывающая мою беспомощность, несостоятельность как музыканта. Это была ложь, перечёркивающая всё, делающая все предыдущие мои жертвы бессмысленными, игрушечными, безобразными. Мне надо было интенсивно готовиться к поступлению в консерваторию, а я был похож на дурачка, который выучил слова, но не понял их смысла. И ведь я понимал, что выгляжу и звучу нелепо, я прямо физически ощущал фальшь. Душевная фальшь проносилась через ноты уколами, едва заметными, но ощутимыми, и это было очень неприятно; это гораздо хуже, чем заменить грудное до фаль- цетом.

Александр Петрович считал, что для классической части экзамена мне надо взять арию Калафа из «Турандот»; он считал, что эта ария хоть у всех и на слуху, но её точное исполнение, каким оно было задумано композитором, доступно очень и очень немногим, в первую очередь из-за высоких нот в конце; а я беру их с лёгкостью. Для меня эта ария тоже была вожделенной, ведь я мечтал (а какой тенор не мечтает?) перепеть Паваротти! Я до сих пор помню эту арию наизусть. Я бы всё отдал за то, чтобы спеть её сейчас; мне кажется, сейчас-то я бы спел её как следует, но приходится бесконечно крутить внутри эту пластинку.

А тогда я видел перед собой ноты и пытался спеть их с математической точностью, и мне казалось, что я делаю всё правильно. И действительно, чисто технически всё было на высшем уровне, однако Александр Петрович почему-то оставался недовольным.

– Где твои чувства? Представь, что ты только что угадал три загадки и совсем скоро прекрасная принцесса Турандот станет твоей, тебе надо только переждать ночь. Ведь ты точно знаешь, что никто не разгадает загадку твоего имени и, следовательно, не лишит тебя головы. Значит, ты уже победил! Тебе надо прочувствовать радость и боль – совсем скоро ты будешь обладать своей возлюбленной. Давай сначала.

И я пел всё сначала…

– Стоп, стоп, стоп! – кричал Александр Петрович. – Ты хоть понимаешь, что ты поёшь? Может, ещё раз пройдёмся по словам? Смотри. Его жизнь зависит от того, разгадают ли подданные принцессы за ночь тайну его имени. Поэтому никому не велено спать, все должны искать разгадку. Моя тайна во мне сокрыта. С этой фразы начинается всё самое важное. Моё имя никто не узнает. А потом: нет, нет, в уста твои его вложу, когда рассвет забрезжит! И поцелуй мой рассеет тишину, он сделает тебя моей!

– Но ведь она не любит его! Она не хочет, чтобы он ею обладал. Как он может радоваться и ликовать?

– Какая разница – хочет она или не хочет? Ведь ты выиграл её игру. Ты справился. Ты – принц, хоть и неизвестный! Ты силён, красив и умен! Ты поработил своей воле первую красавицу. Ты велик. Рассейся, о ночь! Померкните, звёзды!.. Померкните, звёзды! На заре я одержу победу! Победу! Победу!.. Понял? Он уже празднует победу. Он сорвал свой куш!

– Да, – кивал я и начинал снова, и снова, и снова.

Мне даже начало казаться, что у меня неплохо выходит, но Александр Петрович, взмокший и уставший, ходил по классу и кричал на меня. Мне было очень горько, но я не знал, что сделать. Дома я признался Анжеле, что не могу полностью раскрыться, потому что мне страшно. Ведь тогда все увидят меня насквозь. Она ответила, что мне надо сделать выбор, либо я остаюсь в искусстве, раздеваюсь догола и показываю все свои рубцы, либо занимаюсь чем-то ещё и остаюсь в белых одеждах.

– А что, если мои рубцы будут настолько ужасными, что другие с отвращением от меня отвернутся? – спросил я.

– А что, если ты попробуешь? Всё, что я знаю о тебе совершенно точно – так это то, что ты рождён, чтобы петь.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Это очевидно, – сказала Анжела и добавила: – Если не хочешь для себя, ты должен сделать это для меня. Ведь я на тебя рассчитываю.

Если пробьёшься в Москву, потянешь меня за собой.

– А что, если я не справлюсь с чувствами, которые во мне распакуются? – спросил я. – А что, если эти чувства будут настолько ужасными, что погубят меня и моих близких?

– Не погубят, – отрезала Анжела.

Мне ничего не оставалось, как довериться её чутью, потому что со своим собственным я был не в ладах. Анжела считала, что я зря нагнетаю и всё не так страшно… Как она ошибалась!

6