Молоко волчицы

В основе слова к а з а к мысль о вольном скитании, движении, бродяжничестве. Казаками нередко называли себя кочевые азиатские народы киргизы, казахи. Двигаться, кочевать на коне легче. Казаки - глаза и уши армии, говорил Суворов. И тут без коня не обойтись. Без коня казак, хоть плачь сирота. Казак голоден, а конь его сыт. Казак без коня что солдат без ружья. Казаки что дети: и много поедят, и малым наедятся - а без коня не обойдутся, без коня не казаковать и самым казаковатым казачинам. Бог не без милости, казак не без счастья, но лишь при коне. Ни казак м а л о л е т к а - до двадцати лет, ни с л у ж и л ы й - до пятидесяти пяти, ни д о м о с е д н ы й - до шестидесяти, ни о т с т а в н о й свыше шестидесяти - не могут и казаками называться, если не имеют коня, разве что в насмешку. Правда, были и пешие казаки в войске, пластуны, из горьких бедняков, но это люди второго ряда, неполные, так себе, шушера. Это же и у горцев, у азиатских народов, не говоря уж о монголах. Не один Азамат сложил голову за коня, и в судьбе этого лермонтовского героя нет ничего необычного для казаков - кто же устоит перед таким сокровищем!

В толпе мелькал курпяй шапкя Савана Гарцева. В последнюю минуту он остался на родине, думал продать коней степным хохлам и разыскать в Чугуевой балке закопанный медный сундучок князя Арбелина.

"Святой Георгий" отчалил. Тихо уходил берег.

Казачьи кони толклись на граните. Косматое солнце золотило гривы, играло на разбойном серебре сбруи. Звонко заржала командирская Зорька, когда-то принадлежавшая Михею Есаулову.

Океаноход уходил. Гарцев метался между конями, не успев связать их. Желтоглазый жеребец побежал по причалу, отыскивая дорогу к хозяину. За жеребцом - весь табунок. Кони уперлись в парапет. Резво бежали назад, шумно поводя ноздрями, алыми от вечернего солнца.

- Куда! - кричали на коней люди, сторонясь морд и копыт.

Саван протиснулся к коням, но кто-то звезданул Зорьку по морде. Зорька всхрапнула, взвилась, как змей, и осклизнулась...

По цветущим балкам ходили эти кони. Запах чернозема, травы и дубрав навсегда смешался с синью гор, лаской солнца и руками человека, тоже пахнущими травой и землей. И когда коней приучили ездить в тесных вагонах, когда пришлось им скакать в злом пороховом мире шрапнельных разрывов, когда люди, города и даже травы стали чужими, опасными, тогда память коней цепко держалась за частицу своей конской родины - за хозяина, который делил с конем хлеб и бурку, руки которого пахли порохом и овсом, гусиной травой, птичьими голосами в рощах. Все живое, прирученное человеком, страдает без него.

Кони превосходно понимают разницу между домом и чужбиной. Отсюда им не найти дороги домой. Дорогу указывает всадник, пусть терзая губы коня до розовой пены. Потом, дома, руки хозяина вынут из конского рта горячее железо, снимут потное седло, и кони уйдут на всю ночь в знакомые балки, справляя свои свадьбы, ощущая трепет первобытной воли и чувствуя в табуне гордое презрение к человеку...

И потерять это они не в силах - жизнь и так сгустилась мраком, болью, подозрением. Нельзя отставать от хозяина.

Масленая волна с головой окатила Зорьку. Кобыла поплыла за "Святым Георгием". Это заставило весь табун последовать за лошадью командира. Они уже привыкли видеть ее впереди. Она знает дорогу домой, нельзя отставать от нее.

Саван поймал только трех коней.

Казаки помертвели. Сбились к борту. Темные, злые, отбитые ветром событий от родных юртов, как темно-розовый куколь с ядовитым семенем от чистой пшеницы. Поскитались, позлодейничали, покормили вшей, отвернулись от родины. А родина горами, станицами, братьями - у казака конь что родимый брат - плывет за ними по Черному морю.

Иной казачонок еще ходить толком не умел, а его уже сажали на шею коня - приучайся!

В месячном свете ночные пастбища. Черным серебром месяц осыпал спины балок, листву, речку. У костра пастушата рассказывают сказки. Рядом конский табун, с которым не страшен ни гробовой выползень, ни оборотень, ни волк. Круты склоны Кавказских гор. Тяжко водят боками умные кормильцы, тащат из трущоб возы с сеном и хлебом. Причудится запоздавшему казаку некто. В страхе скачет домой, а горная ночь гонится следом облаками, кустами, туманами. Чует конь тревогу всадника, скачет, аж в гриве свистит. Ночь свищет, гогочет, за плечи казака хватает, а конь уже влетел в переулок - не выдал казачий братец!

А купание коней в вечерней тихой воде! Голые казачата смело направляются туда, где коню с головой и от коней видны только ноздри и уши.

Коней любили до бешенства. Зимой бегали в конюшню проведать любимцев - щель соломой заткнуть, сена подкинуть, сунуть корку хлеба в мягкие подвижные губы или просто прикоснуться к атласной шее четвероногого члена семьи.

Невесту так не готовили к венцу, как коня на службу!

Конь, крылатый, - эмблема, герб самой Поэзии!

Наряду с изображением императоров, звезд, волн, солнца, на золоте и серебре древних монет чеканились конские головы.

А бессмертные всадники Апокалипсика - Война, Чума, Смерть - давят людей конями: красным, черным, бледным.