Молоко волчицы

Пусть на господ казак бараном
таращит зорких глаз белки.
Но подчинялись атаманам
казачьи быстрые полки.
Ведь сунься турки иль пруссаки
или француз зашевелись,
по зову первому казаки
в бою подставят свою жизнь.
И, не горя напрасной злобой,
инаковерцев стопчут в прах.
Рядились сотни в цвет особый
черкесок, башлыков, папах.
Случалось, в сотне все родня
и масть коней у всех одна.
Бывало, едут вороные,
как в накрахмаленных носках,
все удалые, молодые,
лишь сотник с сединой в висках.
Вклеймен тавром в сердцах горячих
религиозный русский дух.
И царь любил полки казачьи,
и жаловал он верных слуг
землей, водой, лугами, лесом,
кресты и шарфы[14]

раздавал.И сам, бывало, он ч е р к е с о м
перед Сенатом гарцевал.
Драгунский полк и полк гусарский,
сама лейб-гвардия не зря
сошли с постов охраны царской
перед любимцами царя.
Кто здесь держал бразды правленья?
Был атаман, был казначей.
Но первый ждал Христа явленья,
второй ждал сумрака ночей,
чтоб пить чихирь, вино, бузу —
или с девчонкой в лабузу.
Любил финансовый глава сказать,
играя ручкой плети: «Как сдохнешь —
вырастет трава, и никаких богов на свете».
Служил он преданно, отлично,
кресты по праздникам носил —
их император самолично
в былые годы привинтил,
когда казак отбил Тамань
и двадцать пять спалил местечек…
Средь шашек, седел и уздечек
жил по-иному атаман.
Проведший век в жестоких бранях,
контузиях и рваных ранах,
теперь он предпочел всему
над речкой пчельник, сад, семью.
Коня, ружье и поле битвы
сменили куры, пост, молитвы.
Держась за атаманский посох,
под красным дубом, над водой,
клевал старик щербатым носом,
гордясь дремучей бородой.
И мирно здесь текли года.
Жужжали пчелы… Иногда
клинок зеркальный обнажал он
и тонко вжикающим жалом
рубил чертополох бурьян,
а после рьяно пил арьян.
Навеки вставший на причал,
порой противился покою: «Эй, любобабы! —
 он кричал на проходящих за рекою. —
Доколе будем истлевать?
А не пора ли к черту в гости,
чтоб Истамбул отвоевать
и братьев праведные кости?»
И воин шашку отирал
и спал, пока бурьян завянет.
А после каялся, читал
он книгу кормчую в сафьяне.
Глядел, как будто отрицал,
он в строки ветхие глазасто.
Любил он книгу мудреца,
царя царей Экклезиаста.
Читая, горестно вздыхать
и взор смиренно несть долине.
А рядом под соломой хат
людишки копошатся в глине.
И он смотрел издалека
на суету, молясь очами.
Кипела горная река
и пела белыми ключами.
Смотрел, как тучи, в небе тая,
плывут в сиреневом дыму.
Прислуживала на дому
ему гречанка молодая.
Случалось им бывать на сходке.
У казначея голова
трещала, как арбуз, от водки,
а атаману — трын-трава.
В дела мирские не вникая,
он думал много лет подряд:
судьбина выпала лихая
на долю терских соколят…