Читаем Молоко волчицы полностью

Молоко волчицы

Не бывать вам, ребятушки, на тихом Дону,Не видать вам, уряднички, своих жен-детей,Не слыхать вам, казачушки, звона колокольного.

Черные овчарки залаяли со спины волков, хватая их за ноги. Возница хлестнул коней. Лунь растерялся, уронил очки, гранату уже не добросить, и с камнями опоздали. Только Саван Гарцев выстрелил.

На дорогу выбежала нелепая старушечья фигура с поднятыми руками. Прасковья Харитоновна. Все дни она неотступно следовала за отрядом, собаки к ней привыкли, ночевала она, как зимняя птица, в снегу.

Кинулась к Михею, открывшему пальбу.

Бойцы уже рассыпались и оцепили скалу. Волки не сопротивлялись, упустив момент. Вяло подняли руки, сожалея лишь об одном — что песня до конца допета. Вот если бы ее начать сначала!

Собак от них отогнали. Лунь пристально смотрел на мать Есауловых. Его первого спросили, есть ли еще люди и оружие. Он ответил:

— Я на прямом проводе! — Сошел с ума.

Саван Гарцев не промахнулся. Васнецов лежал на синем снегу, глядел в безжизненное небо, дергался, пытался говорить, но захлебывался черной кровью. Когда таяли последние лучи жизни в тускнеющих зрачках, ему с усилием удалось прохрипеть склонившемуся Быкову:

— Сапоги возьми, брат… — И вытянулся, как на параде.

— Кто стрелял? — спросил начальник ЧК.

— Я, — вышел Гарцев. — За отца. Атамана.

Быков выстрелил ему в сердце.

Ожесточение Михея, рванувшегося к Спиридону, передалось и Спиридону. Он прыгнул ему навстречу — зубами перервать глотку. Уже не могли остановиться. Уберегла их старинная песня. А тут Быков, сбив Спиридона, вцепился в Михея:

— Не трожь, эта птица важная, их судит Москва, убери кольт.

Прасковья Харитоновна стояла на коленях в снегу.

— Ну, чего молчишь, гадюка белогвардейская? — спросил Михей, успокаиваясь.

— Мы с тобой отговорили, — Спиридон дает связать себе руки — вяжет Сучков.

— Что я тебе говорил, помнишь? Кто прав оказался?

— Прав тот, у кого сила.

— Брешешь. Сила у того, кто прав.

Быков смотрел на Спиридона. Так вот он каков, последний белый офицер. По лицу Спиридона текли слезы. Рухнуло, в его представлении, главное род, семья и, стало быть, отечество.

— Имеешь что сказать сразу? — спросил Быков.

— Скажу, — утерся он связанными руками. — Мало мы вас вешали с атаманом Шкуро. Да и Шкуро напрасно не хлопнули, а была думка. Жалею, что не погиб я от германской пули.

Михей не удержался и пнул брата ногой.

— Требую обращения! — крикнул Спиридон. — Я полковник!

— Скажи, полковник, — спросил Быков, — если бы ты остался жив, воевал бы опять против Советской власти?

— Да, воевал бы!

— Ну и контра! Тогда почему ты на службе спас от суда Дениса Коршака, он нам рассказывал? — допрашивал Быков.

— Потому что станичник, родня, хоть и дальняя, а свой своему поневоле друг.

— Поехали! — сказал Быков.

Прасковья Харитоновна хотела обнять Спиридона, но Михей не допустил, чтобы не сорваться самому: не зарыдать, не закричать, не забиться при людях от жалости к измученному, чуть живому брату.

Пленных привязали к фуре. На ней лежал один Васнецов, а Сучков правил. Лицо мертвого вздрагивало на ухабах, в полуоткрытом рту хлюпала кровь. Труп Савана Гарцева остался в лесу. Чернолицая Горепекина спотыкалась за поездом мужа. Закатилось ее солнце ясное. Через месяц она родит дочь, Крастерру. Тогда же разрешится и Фоля Есаулова — сыном Сашкой.

Так, песней, в станице кончилась гражданская война.

Ты скачи во станицу, конь вороной,Передай жене, отцу-матери,Что женился я на другой женеИ другую себе выбрал матушку:Заручила меня пуля горская,Женила меня шашка острая,Приняла в зятья мать сыра-земля…