Молоко волчицы

На одной станции ссыльных поставили на стройку элеватора. Мастера были вольные, местные. Посмотрел на их работу дядя Анисим, достал из мешка серебряную киюру, прочитал чертеж, расставил казаков подносить кирпичи, крикнул: «Бабы, готовь материал!» — то есть раствор, глину, надел фартук и начал возводить зернохранилище. Всех загонял в работе, сам упарился, ночь на дворе — он при кострах продолжает кладку, «плетет» кирпичные кружева, «рисует» ложные арки, украшает антаблементы. Заразил и местных мастеров, и ссыльных. Планировали сделать зерновой дом за месяц — Анисим Лунь выбил имя свое на фризе через неделю и вымыл в чистой воде киюру.

Приемщики ахнули — так быстро вырос в степи элеватор, а мастера на руках снесли с лесов, прохватило его, потного, жгучим ветром, застудился.

Тут и похоронили его. Но сказать успел:

 «В месяц колосьев, в месяц Авив, тронулись они ночью, неся кости Иосифа в тройном саркофаге — из золота, серебра и кедра… При реках Вавилона, там сидели мы, и плакали, когда вспоминали о Сионе, когда сидели у котлов с мясом и ели хлеб досыта и финиковые плоды, и лепешки с медом, и лапшу белую, как кориандровое семя… Многие объявляли великих, но прежде смерти никого не называй блаженным… Увы, государь, иной человек искусен и учит других, а для своей души бесполезен… Не бейтесь: страх есть не что иное, как лишение помощи от рассудка…
Как тень дни наши на земле, и нет ничего прочного… Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремиться вверх… На злачных пажитях и у тихих вод ходил я… Итак, иди, ешь с веселием хлеб твой и пей в радости вино твое — нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить, веселиться… Как моль одежде, как червь дереву, так печаль сердцу… Летам моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный… Гробу скажу: ты отец мой; червю: ты мать и сестра моя… Я стал как филин на развалинах… И пророки станут ветром… Объяли меня волны смерти, и потоки беззакония устрашили меня… Я должен, подобно ткачу, отрезать жизнь свою. Итак, ждите меня…»

Дяде Анисиму было лет двадцать, когда умер его отец Лука Лунь. Знаменитыми деяниями Луки считалось водружение колоколов на церквах. Мало поднять колокол в небесную высь с помощью веревочной механики — надо установить так, чтобы звон был чистым, малиновым, тревожащим, умиляющим. В знак почтения к отцу Анисим вырубил в скалах глыбу дикого золотистого доломита и вытесал надгробие в виде мощного колокола.

Лука надорвался. Не колоколом — быка завалившегося в сарае поднимал, поднял, а сам упал бездыханным. На другой день его похоронили, спешили под зиму сеять хлеб. Памятник Анисим ставил весной. Разобрало любопытство: каково теперь тело отца? Час был ранний, людей не видать, густые кусты сирени. Парень отрыл неглубокую — сеять спешили — могилу, поднял крышку и отпрянул: тело в гробу перевернулось, лежало лицом вниз, черный волос покойника бел, под ногтями щепочки, царапался…

А памятник колокол получился отменный. Могилы обычно отмечались крестом, деревянным или каменным, по достатку покойника, или плитой с именем раба божьего и датами рождения и преставления. Анисиму стали заказывать оформление могил. Но работа стоила дорого, и заказчиками были больше курсовые господа, тщеславие которых Анисим тешил вырубленными в камне орлами, киверами, клинками, медицинскими змеями и надписями из Библии о суете и прахе земной жизни.

В молодости он лепил на потеху ребятишкам глиняных чертиков, крылатых коней, птиц-свистулек, азиатских боженят. Увлекался булыжной кладкой, мостил улицы на курсу, выводил орнаменты цветной брусчаткой, принесенной водами бешеных эльбрусских рек. Строил стены и ни на миг не останавливался в работе: когда брал камень в руки, глаз уже видел, как единственно верно положить его в ряд.