Молоко волчицы

— Сто палат в «Горном гнезде», ежели и по одному в палате, а там люксы, то чуешь, сколько гробов! Ты вот что, Иван, расспроси Аксютку обо всем подробно: как они завтракают, обедают, где собираются, словом, как проводят свой санаторный отдых. И позови мне сейчас Кольку Мирного, что в сад к нам лазал, черешню еще сломал, сукин сын, и Крастерру Васнецову, рыжую медсестру, знаешь.

Колька, сын красногвардейца, а потом эмигранта, скоро пришел.

— Здорово, Николай Афанасьевич! — сказал Михей пятнадцатилетнему пареньку. — С родней не знаешься, ты ведь мне внуком по Мирным доводишься. Просьба у меня к тебе, выполнишь?

— Какая? — спросил Колька, тихий, в дешевеньком костюмчике, палец неудержимо тянется к носу.

— К Сталину я тебя посылаю.

— К Сталину?

— Ага. Помнишь, в войну мы играли, в зеленых и синих? Но таких-то на свете нет, есть только белые и красные, то есть немцы и русские.

— Чего вы мне толдоните — это понятно, — ковырнул в носу Колька. Как я туда попаду?

— Ты для начала перейди фронт и повидай любого самого главного командира нашей армии и отдай ему письмо от меня.

— Как же я от мамки уйду? Она хворая, и Манька еще маленькая, кормить надо, я быка поймал, тачку делаю.

— И ведь парень ты геройский, похлеще отца будешь, а приходится тебе объяснять, хоть и сам понимаешь: немцу скоро каюк.

— Хороший каюк — без боя чешут, а у наших только пятки мелькают! Не могу. Манька ночью боится, мать кричит во сне.

— Вот ты, Николай Афанасьевич, опять за рыбу деньги! Через месяц-два наши войска будут входить в станицу, и кто с ними впереди, на коне, едет? Под знаменем! Да Колька Мирный!

— Вы мне сказки не рассказывайте! — ухмыльнулся Колька.

— Ты пионер?

— Комсомолец, — тихо ответил парнишка.

— Тогда и говорить нечего — собирайся.

— Письмо отнести?

— Письмо, пакет боевой.

— Чего ж вы мне голову морочите? Вы когда-нибудь сами в гражданскую пакеты носили?

— Приходилось.

— Когда пакет дают, должен тот боец знать его содержание — налетели белые, пакет съел, а суть в голове!

— Так это ты меня морочишь! Значит, слушай на словах, если пакет съешь. Надо одну хорошую бомбу кинуть на госпиталь «Горное гнездо», знаешь?

— Мать работала там, полы мыла, а я в кино туда ходил, в клуб.

— Нарисовать можешь, как мы тогда местность рисовали?

— Чего?

— План нарисуешь, чтобы летчику объяснить, куда бомбу бросать?

— Могу, улица Анджиевского, за углом.

— Молодец! Но, Коля, летчики не все в нашей станице выросли, откуда им знать улицу Анджиевского?

— Ее все знают — там главные санатории стоят.

— Не все. Вот смотри, я тебе нарисую, а ты запоминай. Вот станция, вот труба лечебницы, тут парк. Нарзанная галерея, а вот тут Лермонтов… смекаешь?

— Ага.

— А за Манькой с матерью мы посмотрим.

— Вас уже не будет…

— И так может случиться, потому и прошу: передай мою последнюю просьбу.

— Ничего не получится! — взялся за нос Колька. — «Горное гнездо» с начала войны в маскировке — там вода на крыше туманчиком разлетается.

— Не мне тебя учить! Об этом и скажи летчикам да проверь нынче же, какие на крыше изменения.

— В газете зимой писали, что партизаны навели самолеты на объект так: ночью его не видать, днем тоже скрыт, так они установили какой-то красный фонарь, не видный с земли…

— Тебе, Николай, не Маньку с быком охранять, а полком командовать надо! Семилетку кончил?

— Весной. На «отлично».

— Напишем тем летчикам: опознавательный знак ночью — красный сигнал с миганием.

— А кто же его поставит?

— Это не твоя забота. Так писать или на словах передашь?

— На словах.

— Ну, вот, задачу ты понял. О Василии Есаулове слыхал? Звезду Золотую отхватил под Москвой. И тут пахнет не меньше. Сам посуди: на фронте можно пять лет воевать и живого генерала даже своего не увидеть, а тут сразу, в одном гнезде, до сотни высших чинов Германии наберется. Тут их и «подлечить» нашей целебной водичкой!

— Если все за звезды воевать будут, звезд не напасешься!

— С тобой натощак не поговоришь! О звезде, что ли, думал Василий Спиридонович, твой дядя, когда танки немецкие бил? Ты, главное, фронт перейди, до него верст восемьдесят.

— Так как матери сказать?

— Так и скажи: послан народом к партии, к армии, а зачем, скажешь, когда геройски вернешься в станицу.

— Дядя Михей, голубей у меня шесть штук, на кого оставить?

— Передай Ивану Спиридоновичу.

— Смотрите, чтоб кошки не сожрали!

— Как идти к фронту, тоже Иван Спиридонович расскажет. Выходи нынче. Кто ты — сирота, из Ростова, тетку разыскиваешь. Денег дадим сейчас.

— Их немцы уценили в десять раз.

— В десять раз больше дадим.

— Я сам прохарчусь. Матери с Манькой помогите. В грабиловку все полные хаты натаскали, а мы только быка пригнали.

— Ну, час добрый! — Михей крепко расцеловал парнишку.

Колька ушел. Из-за куста крыжовника вышла краснокудрая девушка, казавшаяся семнадцатилетней, хотя была старше.

— Ты откуда тут? — спросил Михей.

— Не через калитку же к вам теперь ходить. Я все слышала. Надо ставить фонарь. Оружие у вас есть? Давайте мне.