Молоко волчицы

Как встурмашился народ! Зачиркали кресала о кремни: вздувают жирники. Бегут на босу ногу встречать дорогих гостей. Крик, гам. А сотня стоит, как на картине, строем. Кони и всадники слиты, шестикрылые кентавры. Спиридон Есаулов с наигранной хрипотцой процеживает слова:

Два часа минут пятнадцать
Шел я морем хорошо…

И густо подхватывает сотня, всплеснув синими башлыками — волны и ветер:

Как вошел в Азовско море,
Стал корабль мой потопать…

Тоска, ревность, суета житейская — все отлетает. Торжественный обряд встречи не допускает суесловия, лишних чувств и объятий. Деды и отцы стоят в сторонке без удивления. Матери пали ниц, поцеловали ноги сыновьих коней после дальней дороги. После этого кони поступили на попечение младших братьев, а служивых чуть ли не на руках несут их чернобровые сестры и жены. Всплеснется и плач — со службы не все вернулись, иной уже пасет табуны и стоит на пикетах в горах господа. А в т о р о к а х е г о р у б а х у о д н о п о л ч а н н и к и в е з у т.

Дома первым делом раздают подарки: старикам — бутылки казенного спирта, матерям — кашемировые шали, сестрам и женам — узорчатые шалетки и батистовые платки, юношам — револьверы и кинжалы.

Огненными жерлами пылают с вечера топленные бани. В душистом пару жены моют друженек, целуют шрамы на милом теле — как сыр в масле катается казак. Пышно взбивают утиного пуха перины. Подносят казаку старинную чарку, из которой пивали и дед, и отец, вернувшись из похода. И сладостная разымчивость покоя снисходит на воинов от привычной картины родимого гнезда — дыма, овчин, сундуков. Дивно рассказывают они о стычках, о военной удали товарищей, о хитрости командиров, о дальних странах в кругу блестящих родных глаз. Легенды о священных конях, о народах трехглавых и пятируких, о коих доводилось слыхать.

Качают на коленях малолетних лупоглазых ребятишек, ласково треплют за косы подросших сестер, мужественно чокаются с дедами, пламенеющими былыми походами. Родовой дух незримо стоит в горнице. До слез радостно смотреть на единокровцев, на ветви своего дерева. Никогда так не бывает добр казак, как в эти дни. Потом может зарезать за копейку, но сейчас на радостях сумку золота высыплет в речку — сделает и речке, как Стенька Разин, подарок.

В хате Синенкиных послышались выстрелы — гуляют. Еще утром прибыл на каникулы Антон-юнкер. Пир горой. Казацкий пир весел и буен. Даже дед Иван прошел два круга в танце и дико взвизгнул «асса! иль алла!». А гости-офицеры достали маузеры и кольты и лихо всаживали пули в беленый потолок хаты. Пригласили и полковника Невзорова. Он пришел с дочерью, курсовой дамой под вуалью, в тонких черных перчатках, сквозь которые блещут камни и золото перстней. Чихирь она пила наравне с казаками. Когда Наталья Павловна закурила длинную надушенную папироску, Федор Синенкин незаметно сплюнул от отвращения, тайно перекрестился под столом и вышел на вольный воздух.

Художница ревниво посматривала на синюю нежность пушистых глаз Марии, о размере которых станичные бабы говорили: ровно яйца перепелиные.

Зато у барыни лицо белое. Выпив, полковник кричал юнкеру:

— Получишь офицера — отдам девку! Пойдешь, Наташка?

— Пойду! — дурачилась Наталья Павловна.

«Спаси бог!» — думал Федор, хотя все понимали, что такой мезальянс невозможен, ведь Наталья Павловна генеральская внучка и крестный отец у нее войсковой атаман в чине генерал-лейтенанта.

Началась пальба и во дворе Есауловых. Глеб с матерью наварили араки давно, а теперь спешно зарубили Кормленых петухов, позвали в гости родню по Мирным и Есауловым.

Братья одобрили Глеба — базы в порядке, скотины прибавилось, крыша на хате новая, а что помидорами занимается и ходит на посиделки в старообрядский юрт, так это поучить надо старинным способом, посечь немного. А пока одарили брата седлом и шашкой — подлетит время и ему идти на службу, когда запоют на проводах:

Отлетает сизый голубочек
От сизой голубки своей…

ГРАНИЛЬЩИК АЛМАЗОВ

Михею и Спиридону правление выделило участки. Братья наломали синего камня, готовились строить себе хаты с весны, обзаводиться семьями. Но еще в каменоломнях Михей загрустил. Случилась странная блажь с урядником его императорского величества полка — заскучал он в станице, а ведь, как и все, рвался домой со службы. В последние дни на границе он близко сошелся с Денисом Коршаком, а теперь и Дениса нет — уехал в Петербург учиться. Спиридон определился на жалованье — в полковой школе готовил молодых казаков на службу. А Михей, черноглазый, широкоплечий рубака, болен томлением духа. Скучно рубить ему шашкой капусту на зиму, не радует конь, и разговоры матери о женитьбе высмеивает. Хоть возвращайся на службу и просись на передний край, где удаль его и молодечество нашли бы применение.