Молоко волчицы

В такие дни задыхаешься умиротворенностью, приятно молодит пиво, дорог уют открытых солнцу шашлычных, хорошо работается.

Наталья Павловна Невзорова проснулась с рассветом. Пока таял голубоватый сумрак в высокой комнате, она нежилась под одеялом лебяжьего пуха, поглаживала сильной рукой ворс текинского ковра на стене, разгоняя кровь для работы.

Каждое утро взор художницы уносился в беспредельную даль на пейзаже любимого Пуссена, что висел напротив. В комнате старые дорогие вещи подсвечники тусклого серебра, греческие вазы, книги, написанные от руки цветной китайской тушью, самоцветные камни, собранные в окрестных ручьях, чеканное оружие отца, пара дуэльных пистолетов в краснобархатном ящике будто бы стрелялись из них Лермонтов и Мартынов.

Наталья Павловна бездумно взяла из позолоченной бомбоньерки дольку засахаренного мармелада. Неслышно вошла прислуга. Люба Маркова, в ослепительном запоне, с кулоном на смуглой полной груди. Пряча солнечные смешинки в живых глазах, спросила, будет ли барышня сегодня работать. Казачке смешно называть работой сидение с кисткой и альбомом — заставить бы ее сено сгребать в жару или воз белья перестирать на речке.

— Да, — строго ответила художница, почувствовав иронию Любы.

Это означало, что завтрак будет ранний и легкий — черный хлеб, соленая брынза и крепкий чай с сахаром.

На дворе Невзорову встретил мирный, успокоительный звон пилы. Перспектива Пуссена продолжалась — волнующая, задремавшая даль, изломанная сиреневыми горами.

При появлении барыни пильщики остановились. Не кланяясь, с суровым достоинством сказали:

— Доброе утро, Наталья Павловна!

— Бог в помощь! — ответила она.

Казаки поплевали на ладони и продолжали пилить ясень цвета старой слоновой кости. Хотя им каждодневно предлагали сытную мясную пищу, они ели свое — редьку с квасом, воблу и сухари.

Религиозной истовостью, стойкостью и фанатизмом особенно отличался старшина Анисим Лунь. Дрова он пилил лишь по знакомству, он каменщик, немало домов на курсу построено его руками, в том числе и д о м в о л ч и ц ы Невзоровых. Крепкий, разбойного вида казак лет сорока пяти. Раскосый, большеголовый, волосы слиты с бородой — густое серебро, какое бывает на лезгинских шашках. Наталье Павловне он сразу приглянулся как модель старого казака. Лунь отказался позировать, с ужасом смотрел на блудницу, которая курила шатун-траву, папироски. Она писала его тайно, из окна. Лучше всего ей удался натуральный портрет; облокотясь на алую скатерть, Лунь сидит в распахнутом нагольном тулупе с пилой на коленях; на столе стакан и початая бутылка вина, — бутылку пририсовала, он и чай считал питьем дьявола.

Еще давно дядя Анисим искушал христиан отречься от попов. В числе росписей Единоверческой церкви была и картина Страшного суда. Изображался господь судия и два потока людей, идущих от престола в ад и рай. Идущим в ад предводительствовали в полном парчовом облачении, в сверканье золота и серебра выхоленные священники, попы разных рангов. На это и указал дядя Лунь. Многие смутились. Потом дерзкую картину закрасили, но люди помнили, кто показывает дорогу в ад, кто самый большой грешник.

С Библией в переплете вишневой кожи он не расставался никогда, носил ее в сумке вместе с инструментом, киюрой и молотком. Невзорова любила чеканный библейский стих, выражающий законы, миропонимание, мораль и право древних народов. Часто провоцировала станичного про, рока на цитаты из Святого Писания. Нынче Лунь и сам не прочь повитийствовать.

— Творишь кумиров литых? — спросил он художницу, посмотрев на глиняный торс Венеры на веранде, пока его напарник точил пилу.

— А разве запрещено? — прикинулась она испуганной.

— Всякие изображения греховны, пагубны, ибо суть идолов, болванов, истуканов и кумиров — состязание с богом, — принял Лунь за чистую монету ее слова. — Будешь на том свете лизать раскаленные сковородки, пить серу и олово. И на этом натерпишься.

— Что же будет на этом? — притворно пугалась Невзорова.