Молоко волчицы

Высоко подняв платье, Ульяна перешла поющую речку, подставила под ледяной ток бочоночек, наполнила и вернулась. Ноги — точно розовые колонны. Сдобная баба. Михей тайком впивается в нее глазами, как смуглый шмель в лазорик. Ульяна, слышно, погуливала от мужа. Смешны Михею откровения станичного пророка дяди Анисима, они пленяли лишь своей бессмертной, нетускнеющей красочностью: «Отнюдь не сиди с женой замужней и не оставайся с ней на пиру за вином, чтобы не склонилась к ней душа твоя и чтобы ты не поползнулся духом в погибель… Знай, что ты посреди сетей идешь и по зубцам городских стен проходишь… Лучше жить со львом и драконом, нежели со злою женой… Трех страшится сердце мое, а при четвертом я молюсь: городского злословия, возмущения черни и оболгания на смерть — все это ужасно. А четвертое — пьяная жена блудящая, она сядет напротив всякого шатра, и пред стрелою откроет свой колчан».

Спиридон отпечатал бутыль. Сели вкруг харчей. И надо же — Ульяна опять против Михея. Грустно Глебу: сад-то сажали с Марией, и ее труды есть в этой темно-красной зернистой малине, в желтой сочной черешне.

Бархатный ветер жгуче нежит щеки. Над головой бронзовеют резные листья каштана, обогнавшего плодовые деревца. Веет сиропами августа. Неба синь задремала над взгорьями.

В самом разгаре работа в муравьиной станице. В соседней роще кукушка отсчитывает года предназначенной жизни.

«Ку-ку! Ку-ку! — пророчит она сотни лет безмятежного жития. — Ку-ку! Ку-ку!..»

Прасковья Харитоновна сурово глянула на Ульяну и Михея — не дело это коленки выпячивать, да еще мужней жене.

Тут Спиридон налил. Только подняли стаканчики, выдолбленные из огурцов-желтяков, — и заревела тяжкая медь колокола Николаевской церкви набат.

Глухо отозвался Пантелеймон. Затараторила Богородица. Чистым звоном гудит Георгий Победоносец. Бьют Сорок Мучеников. Разливается Златоуст. И уже голосит Мария Египетская.

— Господи, Сусе Христе, сыне божий, — встрепенулась Прасковья Харитоновна.

За садом вырос, как из-под земли, Саван Гарцев, при оружии, поводья в мыле, хрипло крикнул:

— Господа кавалеры! Война! С немцем! Сбор на площади! — и только пыль заклубилась.

Гремела текучим серебром речка. Пели пеночки. Крутнул ветерок кусты ивы и торопливо понесся по буграм, склоняя травы, как военный гонец.

Переглянулись старшие братья — вспомнили полкового командира и его вещие слова о грядущих войнах. Торопливо выпили — и еще по две. К еде не притронулись.

— Эх, бабы, прощайте! — первым вскочил Михей. — На! — влепил поцелуи в вишневую мякоть влажных губ Ульяны. Для порядка поцеловал и Фолю, и мать.

Все три брата побежали из сада, наказав матери и Фоле немедля седлать коней и привязывать всегда готовые торока. Бежали, пригибаясь по-военному, словно уже свистели над ними германские пули.

Они вливались в толпу пеших казаков. Их обгоняли конные слуги отечества, жившие ради одного великого мига — для битвы с врагами. Все остальное — лишь подготовка или суета.

И не было тут Есауловых, Синенкиных, Гарцевых, Глотовых, Глуховых, Мирных, Горепекиных — было одно святое воинство.

Не было бедных, богатых, счастливых, неудачных, злых, добрых, завистливых, православных, старообрядцев — был казачий полк, бегущий по тревоге к оружию.

Дядя Исай Гарцев, брат атамана, тоже торопится. Он знаменит быстрыми ногами. Его отец, покойный Лазарь, говорили, догонял оленей — в ту пору водились они у Железной и у Верблюд-горы.

Отслужив и женившись, Исай однажды возвращался с торгов из соседней станицы. Только зашел в придорожный лесок перекусить — летит офицерская тройка барина Невзорова. Казаки цену себе знали, сами офицерами становились, и решил Исай попроситься на облучок. Выскочил неожиданно из кустов, замахал:

— Стой!

Кучер с испугу заикаться стал, думал, лихой человек гонится. Барин неробкого десятка, но пистолеты приготовил.

Кони как звери. Казак не отстает. Тут и седоку интересно:

— Гони, Ванька!

Солнце палит на горной дороге. С коней пена клочьями. Кучер вскочил на дышло, хлещет коней по ушам — бегун наседает. Наконец показалась станица.

Только влетели в улицу, правая пристяжная — бряк, в постромках волочится, ногами сучит, запалили. Пришлось остановиться.