Молот ведьм

Я отодвинул стул и стал на колени на пол, прямо возле кровати. Сложил руки для молитвы и глубоко вздохнул. — Отче наш, — начал я, — сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя как на небе, так и на земле. Я закрыл глаза и мало-помалу чувствовал, что на меня нисходит Сила. Несмотря на зажмуренные, аж до боли, веки, я начинал видеть. Стены комнаты светились обжигающим багрянцем. Этот багрянец выползал также из меня и окутывал тело девушки огненным саваном. — Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и дай нам также силы, дабы не прощали мы должникам нашим. Я уже не видел лежащего на кровати белого, девичьего тела. В брызгах багрянца, как сквозь туман, я различал извивающийся мрачный силуэт. Вся картинка мигала, тряслась и изменялась, но я знал, что должен выдержать. Помимо всего, как обычно появилась сестра молитвы — боль. Как обычно он пришла в самый неожиданный момент. Как обычно тогда, когда у меня зарождалась надежда, что на этот раз боль меня минует. Как обычно она вошла в меня, будто галера с поднятыми багряными парусами. Была такой сильной, что у меня едва не остановилось дыхание, и я чуть не прервал молиться. Казалось, она достигала до каждого закутка моего тела, разрывая их в клочки. Тошнота ударяла волнами, приносимыми выбросами боли. — И позволь нам дать отпор искушению, а зло пусть пресмыкается в прахе у ног наших. Аминь. — простонал я. Боль уже не била волнами. Она не прекращалась и усиливалась. Каждую минуту мне казалось, что ужаснее быть не может, но она — вопреки всем надеждам — становилась ещё огромнее. Кровать, на которой лежала девушка, была окружена огненнокрасным свечением. Но рядом, надо мной и вокруг меня, появились странные фигуры. Я старался не концентрировать на них взгляда. Я хорошо знал, что если всмотрюсь в какой-нибудь элемент, фрагмент этой реальности-нереальности, то чем сильнее буду пытаться его разглядеть, тем быстрее она расплывётся и исчезнет. Образы проплывали сквозь меня, а я продолжал молиться и временами видел себя самого, будто наблюдал сверху тёмную, коленопреклонённую фигуру, пульсирующую багрянцем боли.

— Отче наш… — я начал снова, хотя молитва не приносила облегчения, а лишь усиливала разрывающую боль. Я забылся в страданиях. В какой-то момент, слава Богу, боль перестала нарастать, и от того, что она продолжалась на том же уровне, казалось, становится легче, хоть этот уровень не вообразить и не описать. Мне пришлось троекратно повторить молитву, прежде чем я увидел, как пламенные языки, окружающие кровать, крепнут во что-то, что напоминало сверкающий, ядовито красный, но вместе с тем почти прозрачный камень. Сейчас ведьма была уже окружена святой аурой, которая не позволит её духу добраться до покинутого тела или почувствовать его. Я также заметил пульсирующую, жёлтую ниточку, идущую изо рта девушки куда-то в неверную темноту. Я направил мысль и взор вслед за этой нитью и вдруг, меня будто толкнула сила великана, я оказался над Биаррицем, наблюдая чёрный, свитый из густого дыма силуэт, из которого исходили чистое зло и ненависть. В этом мрачном тумане я также видел окончание жёлтой нити. Но надо было возвращаться. Меня занесло слишком далеко и я знал, что мне нельзя смотреть в сторону кружащихся недалеко существ, которых невозможно описать словами. Эти чудовища, без выраженной формы и цвета, поднимались над землёй, лениво плывя в воздухе. Каждый, даже самый краткий взгляд в их сторону рождал ужас, преодолеть который мне позволяла только молитва. Я молился, и мне казалось, что я уже весь слеплен из одной боли. Но если бы я прервал литанию именно в этот момент, кто знает, не оказался бы я в поле зрения этих бесформенных монстров. А одна мысль, что кто-то из них мог бы посмотреть на меня, вызывала приступ паники. Хватило одного желания вернуться, чтобы я снова оказался в комнате девушки. Багряная аура около её кровати сгустилась так сильно, что я знал — молитву можно прервать. — Аминь, — сказал я, открывая глаза. Я снова видел лишь бледную, исхудавшую девушку, лежащую в белой постели. Призраки, кошмары и цвета исчезли. Также исчезла боль. Осталась только нечеловеческая усталость, такая сильная, что я был не в состоянии встать с колен, и упал, ударяясь головой о деревянный пол. Меня вырвало под себя. Раз, второй и третий. Меня рвало так долго, пока не пошла одна желчь, оставляя горький, жгучий привкус в горле и на языке. А потом у меня не было сил даже двинуться, и я свернулся в клубок в собственной рвоте. Обхватил колена руками и, несмотря на пронзительный холод, заснул.

***

Мы сидели в покоях Шпрингера, и я сказал ему, что сделал, и объяснил, что требует от меня инквизиторский долг.

— Мордимер, вы знаете, что будет… — тихо сказал Шпрингер.

— Будет закон и справедливость, — ответил я. — Исполнится Божья воля.