Молот Златы (СИ)

От этих слов тесно сдвигаю ноги, скрещиваю и зажимаю. Смотрю на папу, который напрягаясь всеми мышцами, дергает крюки и цепи. Это страшно… Он словно вестник ада весь в крови и грязи. Вены на лбу перекрещивают кожу. Вспухшие бугристые мышцы как шары выпирают из-под кожи. Он трясет даже воздух, из-под крюков сыплется раскрошенный кирпич, звякает не переставая металл. Как в замедленной съемке наблюдаю гнев карающего ангела. Вся атмосфера напитывается угрозами, взрывоопасностью и непредсказуемостью. Часы на насильственной мине дотикивают последние секунды.

Белый человек наклоняется и хватает меня за пояс на штанах. С трудом переживаю это прикосновение. Он грубо стаскивает их и отшвыривает. Ногам холодно. Но это ничто в сравнении со стужей внутри. Надо не думать. Просто не думать и все. Ни о чем. Или ударится посильнее головой об стену затылком, чтобы раскроить себе череп. Сама мысль о том, что этот ублюдок будет делать мне невыносима.

44

— Кат! Я подпишу! Неси сюда. Слышишь, ты… — громовой окрик разрывает на куски напряжение каменного мешка. Абсолютно все замирают и ждут. И я тоже. Папа мечет из-под бровей молнии. Толпа молчит, ни слова не слышно, они даже не дышат. Белый оборачивается на Ката и ждет. — Неси доки. Отойди от нее, уебок, — бросает Белому. — На десять шагов назад… Пошел! — задушенный яростью голос льется в воздух.

Перевожу взгляд на того человека, который сейчас поставит все точки. Хотя какой он человек, скорее антипод. Нервный, будто выжатый, дерганый какой-то. Мне кажется, что он папу даже скованного боится. Не может преодолеть внутренний страх. Глазки поросячьи бегают. Кат беспрерывно поправляет пиджак, как бы расправляя плечи, старается казаться шире, чем он есть на самом деле. Гадость какая.

Но также вижу, что не смотря на внутренний холодок страха он возвышается над нами. Хозяин положения, его мать. За спинами своей своры чувствует себя сильнее и важнее. И все же не смотря ни на что, я готова упасть ему в ноги, только бы отпустил моего Ника. Только бы не тронул. Только бы…

Я смотрю на его серый пиджак. В глаза не хочу. Смотрю и немо молю не делать страшных вещей. Я не хочу! Я не хочу, чтобы этот белобрысый ко мне прикасался. Не хочу… И вдруг, не оборачиваясь ни на что, выталкиваю.

— Пап, не подписывай.

— Дочь, молчи, — словно информацию мне какую посылает, впивается в меня, низко шипит, переплетая звуки, будто зашифровывает в них смысл какой-то. — Давай ручку, хера вылупился? Отпишу тебе… наследство, — сплевывает в сторону вязкую слюну.

Подобрав под себя ноги, обхватываю руками, прижимаю коленки к подбородку. Бегаю взглядом по помещению. Ни черта я в этих играх не понимаю! Да, Господи, зачем папа собирается ставить подпись? Ведь Рэмка с мамой ни с чем останутся. Но, с другой стороны, мой отец не так прост, чтобы вот так распылиться.

Рука Ката замирает с поднятыми доками. Еще секунда и он не выдержит, побежит на подгибающихся ножках. Рябь сомнения затапливает с головой. Видно, как ему хочется заграбастать папины деньги, но все же садист в его мерзкой душе побеждает. Кат отшвыривает папку в угол и, повернувшись к Нику, произносит приговор.

— Все, Шахов. Я уже предлагал, но ты отказался. Ты же гордый, падла. Давай, Белый. Пусть папаша увидит, чем платят те, которые идут против меня. Белый, давай! — с нажимом произносит. — Слышь, я знаю, где ты живешь. Вы тут, когда сдохнете, я вас в бетон закатаю, так и быть не разлучу перед смертью. Свяжу мордами друг к дружке и залью раствором. А потом к жене твоей поеду, — противный хохот рассыпается под потолком, отскакивая от стены, заползает прямо в мои уши.

Боже… мама… Нет. Нет же…

Наблюдаю мерзкую сальную улыбочку твари, которой вернули игрушку, то есть меня. Похотливая рожа все ближе и ближе. Как же я их всех ненавижу! Всех! Ублюдки, вонючие обрыганы! Нелюди!

Ваня! Да найди ты нас уже! Ванечка!!! Я кричу это имя внутри себя настолько отчаянно и громко, что уже и физически не сдержаться. Против воли такой зов вырывается, что глохну. Ору его имя изо всех сил. Не реагирую на насмешки и ржач этих животных.

— Ваня! Найди меня! — хрипну в своей смертельной агонии ярости.

Я просто так не дамся теперь.

Когда пришло четкое осознание, что насилие неизбежно, организм активировал резервы сопротивления. Меня наряду со страхом разбирает отчаянная злость. Мне уже не жалко себя, все больше вспухает в мозгах вопрос — почему я должна отдать свою жизнь так дешево. Сейчас я даже абстрагируюсь от голоса папочки, только свое в голове мучу. Я слышу только себя.

Как только белая падаль приближает свою рожу, при этом мерзко хватая своими потными клешнями мой зад, я тянусь навстречу. У него вызывает удивление моя реакция. Видимо, решил, что я согласилась с ним, чтобы сильно не досталось. Это хорошо. Пока он соображает, времени не теряю. Я со всей силы кусаю его за нос.