Решения о темпах и масштабах индустриализации и коллективизации были приняты в условиях острого дефицита всех ресурсов. Городам не хватало хлеба, промышленности не хватало квалифицированных рабочих и оборудования. Машины простаивали из-за отсутствия топлива и сырья, поставки которых зависели от деревенской экономики. Транспорт не мог обеспечить растущие промышленные перевозки. Контролируемые цены не имели никакой связи с неконтролируемыми. И ни те ни другие «не имели экономического смысла»731
. Юрий Жуков замечает: «Россия убирала хлеб косами, которые покупала у Германии. Мы уже строили Турксиб, вторую колею Транссибирской магистрали - а рельсы покупали в Германии. Страна не производила ни электрических лампочек, ни термометров, ни даже красок. То есть по нынешним меркам это было что-то такое африканское»732. Не было никакой надежды, что новые отрасли промышленности могли быть созданы с помощью рыночных механизмов, ни у одного нэпмана на это не было и не могло быть средств. Молотов скажет: «Надо чем-то жить государству! Очень трудное положение. Нам же денег никто не давал. Как быть? Вот как Сталин плохо поступал, грубо, некультурно, варварски. А поставить бы этих неварваров в те условия, пусть обеспечат жизнь государства, чтобы оно не лопнуло»733.Никакой частный капитал не мог создать военное производство. Это всегда подчеркивал и Молотов, кто бы ни спрашивал его о главных причинах «большого рывка»: «Откладывать нельзя было. Фашизм начинался. Нельзя было опаздывать»734
. Состояние оборонки в годы нэпа было хуже, чем остальной промышленности, что особенно удручало на фоне масштабных военных приготовлений западных держав. В 1928 году в СССР было произведено 25 танков - типа МС-1 (малый советский), скопированных с французского «Рено»735. А потребность в них по любым планам оперативного развертывания исчислялась многими тысячами. Отсюда, кстати, и та исключительная секретность, которая стала окружать всю военную сферу, - нельзя было показать слабость ни собственному населению, ни потенциальному противнику.Состояние обороны обсуждалось на закрытых заседаниях Политбюро 1 и 8 июня 1929 года. В решении, которое готовила комиссия во главе с Ворошиловым с участием Сталина и Молотова, говорилось об «огромных недостатках» в деле подготовки страны к войне. По всем оценкам, на приведение оборонных возможностей на уровень ведущих держав требовались десятки миллиардов рублей, тогда как весь годовой бюджет страны измерялся единицами миллиардов.
Аграрный сектор был кошмаром для творцов советской плановой экономики, на что обращал внимание Владимир May: «Получалось, что в СССР существует многомиллионный слой людей, фактически (экономически) находящихся вне сферы влияния властей: крестьянство может продать зерно государству, а может и не продать. Это выходило за рамки плана, становящегося высшим законом хозяйственной жизни»736
. Хлебозаготовительная кампания ежегодно превращалась в ужас для всех - и для крестьян, и для власти.Один из центральных вопросов: возможно ли было увеличение производства товарного зерна и рост за счет этого инвестиций в промышленность на путях нэпа - через повышение закупочных цен на сельхозпродукцию и ослабление хлебозаготовок, как это предлагали Бухарин и другие правые? Напрасными оказались надежды, что в условиях нэпа крестьяне завалят страну хлебом. Динамика валового сбора зерна во второй половине 1920-х годов (в миллионах тонн) выглядела удручающе: 1926 год-76,8; 1927-й-72,3; 1928-й-73,3; 1929-й-71,7737
. Особенно плохо обстояло дело именно с товарным хлебом: в 1928 году его производство составило только 48,4 процента от уровня 1913 года, и это привело к заметному