Молотов. Полудержавный властелин

Молотов поднялся над составленными столами, пересчитал число тарелок, уточнил, сколько будет народу. Увидев на столе две бутылки сухого вина и по бутылке шампанского, водки и коньяка, сказал, что этого много, чтобы открывали вино, либо водку, либо коньяк. Увидев, что я уже открыл коньяк, не позволил внуку откупорить водку. Эта бережливость, вряд ли жадность, проявлялась в нем всегда, но сейчас, с годами, обострилась. Он из тех людей, кто привык на себя тратить минимум.

Одной из родственниц сделал замечание, что надо здороваться. А до этого был в хорошем расположении духа. Быстро стал раздражаться, может, оттого, что не все слышит, о чем говорят за столом. А слуховым аппаратом пользоваться не любит: и трещит, и не нравится ему. Я вспомнил, как он рассказывал, что Ленин весьма не любил, когда его видели в очках…

Уселись за стол, он произнес тост, подняв рюмку с красным сухим вином:

— По праву самого старшего за этим столом я хочу выпить за шестьдесят восьмую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, за то, чтобы каждый из нас сделал что-то полезное для нашей революции!

Я сидел с ним рядом, видел, что ест он неторопливо, мало, всего понемножку. Звонили, поздравляли его с праздником, он к телефону уже не подходил.

Он в обычной своей коричневой рубахе навыпуск, серых брюках, черных, начищенных ботинках. Левый глаз совсем сощурен, закрыт… Говорилось несколько тостов. Неожиданно он сказал, что мы здесь не напиваться собрались, а отметить годовщину Октября. Такого раньше не было. Примерно через час он встал из-за стола, сказал: «Обед окончен» — и ушел отдыхать. Мы продолжали сидеть за столом. Мне показалось, что ему сегодня особенно стало обидно, что никто из руководства не поздравил его — единственного из ныне здравствующих членов Военно-революционного комитета по подготовке Октябрьского восстания.

07.11.1985

«Грамотность-то мала»

Встретились в новом, 1986-м. Спрашиваю:

— Сейчас все больше говорят о том, что в 1937 году уже не было врагов Советской власти, врагов революции…

— Это пустые головы. Прошло почти семьдесят лет, их еще полно, а тогда только двадцать лет минуло!..

Сегодня много пишут о жульничестве, о приписках. Я думаю, что больше будет пользы, если мы станем не просто говорить об этом, а каждый на своем месте бороться с этим злом. Нам надо всем проснуться и быть самим прежде всего честными. Вот тогда наша партия пойдет вперед и мы будем продвигаться все дальше по пути социализма и коммунизма. Ведь невзирая на все, большевики сумели выстоять и в более трудные годы!

01.01.1986

«Разрешенная храбрость». Последний новый год

После обеда, на котором Вячеслав Михайлович произнес первый и заключительный тост, я проводил его наверх, в светелку, снял с него неизменную коричневую рубаху, расстегнул брюки, помог переодеться. А потом свел вниз по ступенькам в спальню, раздел и уложил в постель.

Расспрашиваю его об иркутской ссылке 1916 года. Он немного рассказал, а потом говорит:

— Ну ладно, свои новости расскажите — не то, что было миллион лет назад.

— Был съезд писателей РСФСР, очень бурный. Почувствовали демократию, «захлопывали» ораторов, топали ногами. Михалков встал и говорит: «Вы зачем сюда пришли? Вы какого черта здесь собрались?» Кто-то из зала: «Это говорит сын камер-юнкера!»

Выступил Евтушенко. Смысл его речи — какой хороший был Ленин и какой хороший сейчас Горбачев.

— Вот как? — реагирует Молотов.

— Да. И какой плохой был Сталин.

— Сволочь он, конечно, — говорит Молотов об ораторе.

— В печати многое вырезали. Он выступал против самовосхваления: вот Ленин себя не восхвалял, не то что его незавещанный преемник Сталин, который потом душил кибернетику, генетику, лишил наших детей компьютера…

Я подумал: если Сталин душил кибернетику, то каким же образом мы смогли всего через четыре года после его смерти запустить спутник?

— Ничего от него хорошего ждать нельзя, — сказал Молотов.

— Хвалил Ленина и Горбачева, и вроде такая смелая речь у него! Я вспомнил слова Маркса.

— Ну-ка скажи.

— «Нет ничего подлее разрешенной храбрости».

01.01.1986

Янаписал очерк о Молотове. Он прочитал, сделал замечания, в целом одобрил. Я предлагал очерк последовательно в несколько редакций, везде охотно брали, обещали, но при всей нашей якобы гласности напечатать не смогли. Тогда я направил очерк в ЦК КПСС. Меня пригласили для беседы, из которой стало ясно, что очерк напечатан не будет. Со мной разговаривали два ответственных работника ЦК. Их суждения я и попросил Молотова сегодня прокомментировать.

Выслушав меня, он сказал:

— Сейчас идут большие изменения. Есть ли уверенность, что мы выстоим? Я имею в виду дело социализма.

Сейчас это во многом будет зависеть от отношения к Сталину.

— Мне сказали в ЦК, что в 1920 году на бюро Нижегородкого губкома вам было вынесено партийное порицание за интриганство.