Молвинец

в Спас молюсь. В Спас крещусь. Становлюсь всё отважней.

Не хочу я искать ни вины, ни обиды.

У других ещё хуже, сложней – плазмоциды,

у других ещё хуже – рак, немощь и спиды.

– Доктор, доктор, скажите… Стучусь, как синица.

Становлюсь словно ток, что по венам искрится,

двести двадцать во мне, что помножено болью.

А я мать – прирастаю своею любовью.

Если жизнь я смогла перелить свою в сына,

значит, больше смогу. Ибо связь – пуповинна!

И кометой взовьюсь в Галилеевой пасти!

Стану пеплом у сердца, как в песне, Клаасней.

Сорок неб изгрызу. И созвездий полярных.

Помоги ему, Господи небесноманный!

Из невзгод всех достань сына да

из напастей…

***

Родина! Дай мне радость за тебя умереть,

как Мозговой, как Захарченко, Космодемьянская Зоя,

маленьким семечком, зёрнышком лечь в тебя на заре

в сцепление трав, корешков, глин – в правильное такое.

Родина! Твой перламутровый вещий язык

сладкою, терпкою ложкой варенья

спелых смородин, брусник и клубник

в ядрышках, в сочных изюмных сплетеньях

ты выколдовываешь на устах.

Если уста свои в трубочку, если

в песню, в улыбку, в пришёпот, в цвета

полупрозрачные сложу я вместе,

то всё равно будет сладость твоя.

Кто поцелует меня – усластится

речью! Я льстила бы в тон соловья.

Родина! Я – соловьиха твоя:

соло я ткущая. Я – поляница!

Я же не только коня на скаку.

Я же не только в горящую избу!

Сваха, наузница и перуница,

плакальщица, медсестра и частица

княжьих щитов супротив, чтоб врагу,

нападающему на отчизну!

(Простите, за эти из учебника взятые, люди, фразеологизмы),

родина, ошибающаяся, кающаяся. Златокожая!

И всё равно ты всего превыше.

Ты – моя Божья!

А вот за это мне, худосочной,

всего-то 66 кг!

Уж, какой родилась! Белокурой, загорелой, правильной дочке

в рубашке телесной, в кружавчиках, ночью

в Уральской дремучей кедровой тайге,

возросшей на шаньгах да на твороге,

на сказах, на птичьем пуху, на яге,

о, как я люблю тебя родина очень!

Короче. Все стихи мои о тебе,

хочешь выброси. Хочешь

разбей.

Родина! Любимая, солнечная. За тебя в борьбе,

за твою чистоту. Твой язык, за твои добрые, материнские очи!

***

Ошибаются, плачут, злорадствуют,

все-то грамотки – в бересту…

Из породы "открытая настежь" – я,

и любовью я к людям – расту!

Из породы я – верящих. Двери я

отворяющих, я – без лукавств.

Километры любви, что империи,

из космической, пряной материи,

вот такую: Иуда предаст.

И он предал уже. Рассеребрены

были фразы и песен слова.

Вот лежу я, укутана пледами

в клетку, бабкиными и дедовыми,

но – жива!

Прижимаю устами всё небо я,

чтоб понять свою степень родства.

Будет…будет… под плещущей ложью –

ложь откликнется. Землю ешь,

все дороги свои, бездорожье,

жижу, глину, проталинок плешь.

Всё равно я, подруженька, ахаю,

что в Ивашку я – дурачьё.

Твои плечи отныне мне – плахою,

что ж я голову-то на плечо?

Это хуже китайской муки,

ты кричала – держите её,

но к тебе я тянула руки!

Ты – ружьё!

Пой, не жалко, хоть сломанным горлом,

хоть простуженной дудочкой, хоть

перетёртой, исписанной, мёртвой

этой музой, что загнана в плоть.

Прокусить – зубы сломаны. Рот –

истёрт.

Я – дурёха. Я наоборот

зажигаю во здравье свечу,

во прощенье. Смиренье. Парчу

золотую из жёлтых огней,

всех смородинных рек зов кричу,

всех калиновых град коренней,

всех Хароновых лодок сильней,

всеобильней прощение ей –

заблудившейся в темень и падь.

Ох, спасти бы…ох, не опоздать!

ЗЕМЛЯ

1.

Твоя земля? Так ешь её,

клянись, запихивая в горло.

Земля – еда, земля – питьё,

земля дождями перевьёт

и любит так, как любят зёрна!

Моя земля перед тобой,

она живая – чёрной солью,

иерихоновой трубой,

моей невыносимой болью.

Её ты хочешь истоптать,

раззолотить? Развеять сором?

Мне всё равно. К её стопам

себя кладу. Как под топор я!

Моей земли не счесть! Она

растёт шагренево! Умножась,

рождается сама во снах,

в чертополохах, птичьих кожах,

в пуху, в бреду, в туманах…О,

в моих Уралах и Сибирях,

её я трогаю письмо

послёзно, буквенно, псалтирно,

евангелево! В ней завет

всех предков. И до всех – всех предков,

и динозавровый след,

и доязыческий просвет.

Столь редкий,

что я сама ему дивлюсь.

Мне звёзды он кровит во спину

и соль, когда коснётся уст

её полынная на вкус:

приговорённой я ложусь

на гильотину!

Земля моя – земля земель!

Всекрылая! Её устами

я исцеловываю днями-

ночами, словно колыбель

с младенцем! Телом всем, сосцами

оглаживаю. Неба зевом!

После горячей ночи чревом.

Всё для тебя, земля моя!

Пусть греются моей землёй!

Куски пусть рвут. Несут домой.

Терзают. Режут. Жгут. Едят.

Ешь землю тоже! Это сад,

цветущий сад. Сосцы звенят,

что колокольчики! Земля

не убывает, хватит всем,

кормились ею Ромул, Рем,

и еженощно из груди

её растут, её встают

то Китеж-град, то Божий суд.

Земля моя – всеблагий труд!

Всхожу – земля зовёт: «Всходи!»

Я с ней! Один с ней на один

до смерти! Жизни! До седин!

2.

Земля моя, я помню твой карьер

из рыжей глины, жёлто-маслянистый.

Мы – дети. Мальчик, как Безухов Пьер,

я и подруга, в парке – пионер,

скамья, деревья, новенький транзистор.

А мы поспорили – хоть горло перережь –

в карьер спуститься, в топкое болото,

где жабы, рыбы, междувремья брешь,

карьер манил птенцово, желторото.

Где рыжей глины ржавые куски,

остатки десяти цивилизаций.

А я – хранитель двух из них: Собских,