Момент

Дома Б кладет руку мне на спину, где прощупываются позвонки. Мы познакомились, когда нам было по пятнадцать. Я была рядом во время всех ее сердечных переживаний, когда ей было чуть за двадцать. Она забрала меня из реабилитационного центра в тридцать. А теперь я неожиданно оказалась в ее свободной комнате в тридцать четыре. Это был потраченный впустую год. Я вернулась старше и беднее, с разбитым сердцем и неудачным цветом волос.

За год технологии в Лондоне шагнули вперед: бесконтактная оплата, электронные сигареты, вайфай в метро. В каком-то смысле в Лондоне легче. Я понимаю язык вокруг; я могу расшифровать символическое значение того, что меня окружает, на более глубоком уровне.

Я не знаю, где буду жить, но мне точно понадобится машина, которую я только что купила у Б. Сначала мне надо навестить остров и родителей.

Я еду на север и останавливаюсь у Б в Эдинбурге, затем продолжаю движение через Шотландию, пока мой ум и тело свыкаются с прошедшим годом. Мы планировали эту поездку вместе, но сейчас я еду одна. Мои нервы и тело истощены последними месяцами. По коже ползают мурашки, а мысли ходят кругами, пока карты Google ведут меня всё дальше и дальше на север. Дороги пусты, и Шотландия красива, но каждый живописный вид заставляет мое сердце сжиматься от красоты и оттого, что я представляла, как буду показывать ее ему.

В Кейтнессе, когда деревья редеют и начинаются степи, я ощущаю кайф оттого, что спустя год опять нахожусь в своей среде обитания. Я съезжаю в карман, иду писать в траву и выкуриваю сигарету, восхищаясь широким небом и золотым вечерним светом.

В тот же вечер я сажусь на паром, и мама встречает меня на пристани. Я возвращаюсь домой после первого зимнего шторма и понимаю, что в городской одежде холодно. Я плыву по течению, я снова одинока и живу у мамы.

Спустя несколько дней меня забирает папа, и мы едем на ферму. Она становится видна из-за поворота после бухты, и это всегда меня трогает. Поднимаясь по тропе, мы видим ястреба-перепелятника с добычей.

По утрам мне часто плохо. Потратив слишком много времени на бесполезные поиски в интернете накануне вечером, я просыпаюсь и чувствую, что всё рушится. Я плачу, умываюсь, плачу еще немного, а затем втираю слезы в лицо вместе с кремом Nivea. Снова день второй. Во мне столько любви к нему, и я не знаю, что с этим делать. Люди говорят, я должна ее уничтожить. Я должна уничтожить что-то хорошее и красивое.

Но я одеваюсь потеплее, выхожу и в течение часа выполняю задание, данное мне папой, – строю каменную ограду среди скал. На скошенном поле за стеной стая серых ворон.

Мои пальцы пахнут землей и камнем, и я чертовски скучаю по тебе. То, как люди видят меня, ничуть не похоже на то, насколько уничтоженной я чувствую себя из-за внезапного разрыва отношений. Но я продолжаю делать что-то, чтобы помочь себе восстановиться, езжу к солнцу, тянусь к свету.

Я езжу знакомыми дорогами. Старые дома стали старше еще на год, вокруг появились новые. Я восхищаюсь каменной оградой у дороги и болтаю с ее строителем, но мое сердце находится за тысячу километров отсюда, где-то в интернете.

В гавани я встречаю художницу с мольбертом, рисующую пейзаж с натуры. Она говорит, что приливы и отливы усложняют задачу, потому что пейзаж постоянно меняется.

Я ранена. Часть меня осталась в Берлине, и теперь, на острове, я как будто здесь и в то же время не здесь. Я телом чувствую, что чего-то недостает, кожу покалывает, я не нахожу себе места. Я вставляю немецкую сим-карту обратно в телефон, но сообщений нет.

Я считаю дни и прибегаю к магическому мышлению. Прошло четыре недели с тех пор, как я его видела, один лунный цикл, еще через один будет легче: все говорят, что станет легче. Иногда мне так сильно хочется утешения, что я думаю позвонить ему и попросить об этом. Но он больше меня не утешит.

Может быть, я так зацикливаюсь на нем, потому что в раннем детстве отца часто не было рядом – он подолгу лежал в психиатрической больнице, но, что самое важное, он всегда возвращался. Я ждала, и он приходил домой. В глубине души мне кажется, что я буду вознаграждена, если просто подожду.

Я слышу историю о последнем орлане в Британии, самке-альбиносе с Шетландской скалы. На орланов охотились, пока не уничтожили весь вид, и осталась только одна птица, которая годами жила одна, пока в 1917 году ее не застрелил коллекционер.

Я еду на остров поменьше на праздник урожая, оставив телефон дома на выходные. Я отказываюсь от интернета. Я прохожу вдоль всего северного берега на холодном ветру, сочиняя в голове гневные речи. Я окунаюсь в море, хорошо ем за ужином, даже немного танцую, но как же мне грустно. Место рядом со мной тягостно пустует.

На Северном холме я перелезаю через каменную опору и падаю, беспокоя пасущуюся в поле стаю серых гусей. Не знаю, кто из нас больше испугался. Это большие громкие птицы, и их гулкие крики стали привычной частью островной жизни.