Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Тем не менее, сделав честолюбие отличительной характеристикой политической элиты, Гвиччардини прекрасно понимал, во что оно превращается, если его не обуздает политическая система. В одном из фрагментов «Рассуждения в Логроньо»278 он отмечает, что институциональные условия, в которых изменения в конституцию легко предложить, но трудно претворить в жизнь, похожи на характерный для олигархии прием, нацеленный на удержание власти группами, которые ею обладают. Вероятно, было бы лучше, если такого рода изменения могли предлагаться лишь в узких комитетах, доступ в которые ограничен, но при этом быстро бы выставлялись на суд многих. Во второй из двух своих речей о методах избрания в Большой совет Гвиччардини продолжает критику олигархических наклонностей ottimati и придает ей новое направление. Здесь сторонник бросания жребия – которое в Античности считалось более демократической избирательной процедурой, чем голосование, – заявляет: довод, гласящий, что многие обязательно выберут лучшего, искажается присутствием заметной прослойки ottimati, которые называют себя uomini da bene279. Они полагают, что обладают врожденным и неотъемлемым правом на магистратуры, и неизменно голосуют друг за друга, исключая тех, кто не входит в эту узкую группу. Поэтому тем, кто не относится к элите, остается либо всегда голосовать против кандидатов-ottimati, – подрывая разумное устройство всего процесса, – либо совсем отказаться от голосования в пользу жеребьевки. Те, кто называет себя uomini da bene, продолжает он, в претензиях на статус элиты основываются на своем предполагаемом превосходстве в рассудительности, мудрости и добродетели. На самом же деле они занимают это положение либо потому, что приобрели или унаследовали богатство, либо оттого, что их предки занимали высокие посты, – очень часто по причинам, не выдерживающим серьезного испытания. Богатство и происхождение, добавляет он, дело случая. Против флорентийской политической аристократии свидетельствует то, что она обязана своим статусом фортуне, а не добродетели280, почему в конечном счете она и печется о частных, а не об общественных интересах. Гвиччардини не стремился убедить своих читателей речью, которой он придал неприятный демагогический оттенок. Мы можем не сомневаться, что сам он – сторонник голосования по причинам, более или менее связанным с его элитистскими взглядами. Однако он осознавал, насколько сильные доводы можно выдвинуть против флорентийской элиты. Она была олигархической, потому что она – дитя фортуны. Именно честолюбие, добродетель, которую он выделил как наиболее подходящую для политической деятельности, побуждало ее членов или их отцов испытывать свою судьбу. Элита представляла собой – одновременно и в силу одних и тех же причин – потенциальную гражданскую аристократию и потенциальную действующую в собственных интересах intelligenza (так флорентийцы называли клику или сборище) олигархов. Необычный отрывок ближе к концу «Рассуждения в Логроньо» указывает, какое значение Гвиччардини по-прежнему придавал последовательному искоренению частных интересов и амбиций.

Перед нами не более и не менее как протест против роскоши, завершающийся призывом почти в духе Савонаролы «сжечь суетную мишуру». Роскошь развращает людей, она заставляет их еще сильнее жаждать богатства, выставляя его напоказ, и всего, что совершенно противоположно подлинной славе и добродетели. В развращенности нет ничего нового; против нее ополчались античные авторы, и полумеры не помогут против зла «столь всеобщего, столь давнего и столь глубоко укоренившегося в человеческих умах»281. Коротко говоря, это «ветхий Адам», который, как надеялся Савонарола, должен сгореть в огне духовного обновления. Однако Гвиччардини использует гражданский и классический лексикон, а не апокалиптический словарь, как его предшественник. Чтобы отсечь зло, говорит он, нужен скальпель (coltello) Ликурга, который искоренил в Спарте роскошь за день, разделив все имущество и запретив деньги и украшения. Спартанцев мгновенно охватило необыкновенное стремление к аскезе и забота об общем благе, и имя Ликурга славно тем, что благодаря grazia – благодати? благосклонности фортуны? – ему удалось осуществить такую долговременную перемену. Великие философы оказались бессильны сделать это, и неудивительно, что здесь усматривали помощь Аполлона, потому что преобразование города – дело скорее божественное, нежели человеческое282.