Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Савонарола понимал преобразование в чисто аристотелевском смысле, как наложение формы на материю, восстановление материи – жители города являлись «материальной причиной» его существования – для осуществления ею своего изначального предназначения. И в этом смысле он предпочитал говорить о rinnovazione. Впрочем, как христианин, он считал предназначением праведную жизнь. Prima forma была ниспослана как благодать, поэтому преобразование могло произойти лишь в апокалиптическом контексте, обусловленном действием благодати в истории. Сожжение «вторичной природы», сложившейся в человеке в результате погони за благами, далекими от святости, за «суетной мишурой», было необходимой частью восстановления. Очень важно отметить, что Гвиччардини переосмысляет те же темы, используя другую и не столь очевидно христианскую риторику. Он не прибегает к категориям формы и материи, равно как и не говорит, что fortuna упорядочивается под воздействием virtù. Законодатель достигает сверхчеловеческого успеха в преобразовании города – его законы и добродетели живут в веках и именно в связи с этим актом Гвиччардини использует слово grazia. Это чудесное деяние обеспечивает законодателю репутацию человека, получившего божественную помощь, пусть и не саму помощь. Он действует, систематически искореняя тягу к роскоши, зло, издревле угнездившееся в сознании человека. Параллели важны не меньше, чем различия. С одной стороны, если Савонарола считал, что роскошь и суета отвлекают душу от стремления к благодати, то Гвиччардини полагал, что они отвлекают гражданина от стремления к общему благу. Место Иеремии заступил Ликург, который содействует обновлению, учреждая законы, а не призывая к покаянию. Однако законы направлены непосредственно на нравственные качества граждан и возрождают их естественную наклонность, или «первую природу», побуждающую искать общего блага, когда они больше не отвлекаются на личные удовольствия. Это и означает, что люди по природе добры. Учение о том, что люди обладают испорченной «вторичной природой», заставляющей их при первой возможности идти на поводу у приватных интересов, позволяет в соответствующем контексте без особых противоречий заявить, что люди по природе дурны283. Законодатель искореняет эту вторую (ветхую) природу, сочетая нравственную харизму с институциональным обеспечением, и оставляет место для восстановления первой (изначальной) природы. Это есть божественная деятельность, даже если смотреть с точки зрения христианского понимания благодати. Впрочем, поскольку она всецело принадлежит гражданскому контексту политических решений и установлений и направлена на него, то ее правильнее всего описывать на языке греко-римской политики, для которого типично говорить о помощи, получаемой законодателем от античных богов. Здесь следует прежде всего обратить внимание не на обусловленное секуляризацией расхождение между христианской и гражданской традициями, а на то, насколько они сходятся в общей точке, которой для них оказался идеал аскезы и самоотвержения. После того, как этот идеал строился на монашеских ценностях, и до того, как начал строиться на кальвинистских, опорой ему служил гражданский гуманизм.