Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Болингброк как-то заметил, что игра на бирже относится к торговле примерно так же, как политические группировки – к свободе1197 (здесь напрашивается комментарий в духе Полибия: хорошие и дурные стороны любой «добродетели» всегда трудно разделить). Эта апофтегма одновременно раскрывает господство идеала добродетели и его ограниченность; добродетель оставалась общественной и личностной характеристикой, подразумевающей в той или иной форме преданность общему благу, на которую способен только индивид, обладающий высокой автономией. Чтобы политика не сводилась к коррупции, ее надлежало свести к этике – этого требовала классическая риторика, вне зависимости от того, насколько искренне Болингброк или кто-либо еще прибегал к ней. Поэтому «науку добродетели» Аристотеля, Полибия, Макиавелли, а теперь еще и Харрингтона, или социологию гражданской этики, Западу XVIII века следовало переосмыслить с парадигматической силой и полнотой. С этой точки зрения Монтескьё можно назвать самым видным практиком подобной науки, и как раз в этот период репутация Макиавелли как ведущего гражданского моралиста достигла своего пика и очистила его образ от большинства упреков в нравственной неоднозначности. Впрочем, плата за этот процесс оказалась следующей: любой политический трактат, автор которого не мог преодолеть ограничения такой риторики, почти неизбежно заканчивал свой текст не просто морализаторством, но указанием на то, что добродетель как личное качество служила единственной силой, способной излечить от коррупции. Аналогичного мнения придерживался Макиавелли, признавая, что перед индивидуальной добродетелью в развращенном обществе стоит настолько сложная задача, что простых смертных на этом пути ждет почти неминуемое поражение; победить может лишь тот, кто обладает героизмом, квазибожественным авторитетом или подлинным вдохновением. Поздние сочинения Болингброка, особенно написанные уже после неудачной кампании против Уолпола, всего лишь служили увещеванием общественных лидеров и, наконец, Короля-патриота проявить героическую добродетель и искупить мир, погрязший в коррупции; Джон Браун, очень умный, но трагически неуравновешенный ученик Макиавелли1198, «Катона», Болингброка и Монтескьё, писавший между 1757 и 1765 годами, пришел в конце наиболее известной из своих работ к неожиданному заключению, что избавить нацию от коррупции способен лишь нравственный пример «какого-нибудь великого министра»1199. Болингброка критиковали за отход от эмпирического материализма Харрингтона к моральному идеализму Макиавелли1200, но, во-первых, гражданской добродетели, понятой как способность посвятить себя универсальному общему благу, в конце концов, не пристало зависеть от случайных и конкретных социальных факторов, а во-вторых, невозможно было по-прежнему полагать вслед за Харрингтоном, что однажды принятый земельный закон может навсегда уравнять материальные основы добродетели. Земля не зависела от торговли, торговля – от кредита, а аналог уравнивающего земельного закона для общества финансовых спекуляций оставался неизвестен и, вероятно, немыслим. Поэтому людям приходилось быть выше обстоятельств; трактат Монтескьё «О духе законов» – восхитительная в своей парадоксальности попытка выяснить, в каких обстоятельствах это возможно.