Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

Историческая схема, в которую Харрингтон поместил концепцию гражданской жизни, являлась необычайно сложной для своего времени, но мы бы все равно отнесли ее к тому типу, который следует называть домодерным. Она строилась по принципу петли, возвращаясь к своей исходной точке, восстановлению условий, способствовавших созданию древних республик; дело в том, что, как полагал Харрингтон, воины должны по-прежнему жить за счет земельных участков, а попытка платить им постоянное жалованье превышала возможности государства, – именно это привело к падению Римской республики, а затем и к утверждению на ее месте принципата. Однако за полвека, прошедших со времени, когда Харрингтон писал свою работу, появление постоянной армии, существующей за счет системы государственного кредита, повлекло за собой явление, которое к 1700 году, как я уже рассказал в XII главе, в интеллектуальных кругах стало восприниматься как изменение исторических условий. В своих последующих работах, вплоть до настоящего момента, я рассматривал очевидные последствия этих изменений. Меня интересовало, как они привели к тому, что можно назвать Просвещением – в нескольких смыслах этого многозначного термина. Я уже писал в другом месте1383, как в 1976 году, через год после выхода первого издания этой книги, я начал думать об изучении «Истории упадка и разрушения Римской империи» Эдварда Гиббона, где картина европейской истории, основанная на расцвете и расширении коммерческого общества, сменялась историей крушения древней средиземноморской империи, однако по-прежнему сохранялась актуальность противоречий между историей и классическими ценностями. В этом отношении и во многих других я решил расширить значение «момента Макиавелли», осмысляя его как полемику между идеалами и идеями «добродетели» и «коммерции», и, как я обнаружил, продолжительность этого момента настолько увеличилась, что в каком-то смысле можно было утверждать, что он длится до сих пор.

Эти мысли я начал формулировать в последних четырех главах «Момента Макиавелли», а затем продолжил развивать в последующих работах, в частности в «Добродетели, коммерции и истории» (1985) и «Варварстве и религии» (с 1999 года)1384. На ход моих рассуждений и на восприятие этих работ повлияла их тесная связь с полемикой о «позитивном» и «негативном» понимании свободы, «республиканизме» и «либерализме» – полемикой, формированию которой они, иногда невольно, способствовали (если можно говорить о «форме», учитывая нынешнее состояние высказываемых в ней аргументов)1385. Возможно, путаница несколько уменьшится, хотя сложность и возрастет, если я остановлюсь немного на намерениях, стоящих за «Моментом Макиавелли», на вопросе о том, можно ли их понять неверно и как их следует понимать правильно. Революционные последствия введения государственного кредита и постоянной армии включали в себя осознание новой и ведущей роли в политике и истории так называемого «коммерческого общества», а позднее и «гражданского общества» – такого состояния, которому во многом содействовали торговля, капитал и движимое имущество и в котором отношения обмена между людьми порождали богатства и цивилизацию – наглядное преимущество перед религиозными и гражданскими войнами. (Важнейшим условием распространения Просвещения служило его возникновение из религиозных войн, включая их особую английскую разновидность1386.) В осмыслении и поощрении проявлений «коммерческого» и «гражданского» общества важное место отводилось «манерам» и «учтивости»: социальным практикам и принятым образам себя и других, возникавшим по мере того, как люди взаимодействовали друг с другом в ходе все более сложного процесса обмена и вступали в бесконфликтные контакты, которые стали восприниматься как часть «воспитания» и проявлялись в «учтивости»1387. Учтивое общество было также и торговым обществом, и в культуре начинающего набирать силу капитализма политика начала изображаться как процесс «воспитания», «сглаживания», «рафинирования» и (более опасное слово) «смягчения» человеческих страстей и интересов за счет их переплавки в «манеры»1388. Если мы должны рассматривать Просвещение как процесс все большего ослабления религиозной веры, мы, кроме того, должны отметить: «учтивым» мужчинам и женщинам фанатизм был противен, ибо они полагали – им известно лишь то, что они знают друг от друга, и такое знание представляет собой лишь «мнение» – слово, обязывавшее к терпимости и запрещавшее убеждения. Это обстоятельство послужило важным шагом в формировании «либерализма», как мы его называем, хотя этот термин еще не встречался в настоящем послесловии и не следовало бы вводить его поспешно.