Мона. День сурка с демоном

Бледная, почти белоснежная кожа, черно-каштановые волосы до плеч, налобная повязка не давала им лезть в лицо. Локоны элегантно падали на яркий узор тканевой повязки. На носу сидели круглые розовые очки. Рубашка наполовину расстегнута, на голой груди в свете лампы-НЛО блестела золотая цепочка с парой кулонов. Такой же черный жилет и темно-фиолетовые брюки-клеш можно было найти в каком-нибудь музыкальном клипе группы «ABBA». Влажная мечта любого хиппи пробудилась, устремила голодный взгляд на Мону и Бориса, и неловкую тишину заполнили жадные звуки глотания.

– Это, – Сабинсен указала на Бориса и Мону, – госпожа Хазе и господин Гольценроллерн!

– Мона Хасс, – скрипнула зубами Мона, а Борис промямлил что-то вроде «Борис фон Голенцеллерн, эмм, в смысле, Гоненцоллерн».

Выразительные брови приподнялись над серебристой оправой очков, когда Владимир Штраус отложил банку в сторону и встал. Его взгляд по-прежнему не отрывался от двух посетителей, и, к счастью, Сабинсен прочистила горло.

– Итак, как я уже сказала, мы обнаружили его в подвале одного здания. Кто-то поставил на гроб коробку с пластинками «The Rolling Stones» и… ну, он не смог выбраться.

– Что? – растерянно протянула Мона.

– Видимо, в доме устроили вечеринку и на какое-то время его заняли. Свобода, революция и прочее дерьмо, которыми мы тогда убивали время. – Она захихикала. – Когда утром тусовщики ушли, он остался.

– И почему он не вылез из гроба из-за каких-то пластинок?

– Каннабис в кровь – вампир бестолков! – У любительницы голубей вырвался необычайно странный смешок. Повисшая затем тишина подтолкнула Мону и Бориса к вымученному «Ха-ха, ах вот как, ха-ха-ха!». Похоже, только тогда Сабинсен удовлетворилась и продолжила: – Он не смог открыть замок и проторчал последние несколько десятилетий в гробу.

– Вот дерьмо, – в ужасе прошептала Мона.

– А здесь тоже есть чуток дури? – пробормотал маслянистый голос, застрявший между наждачной бумагой и альтернативными звуками. Олицетворение 60-х заговорило, Владимир облизал губы. В отличие от Бориса он соответствовал некоторым клише. У него было телосложение хищника, и в сочетании с его определенно укуренно-левыми взглядами и цепочкой «Мир и любовь» от его вида у Моны вспотели ладони. На самом деле это как раз ее типаж. И конечно же, он нежить и пах кровью. Сколько неудач может быть в жизни одного человека?

К тому же теперь стало ясно, почему его поместили в этот бар. С момента открытия в 50-е здесь мало что изменилось. А джаз оставался джазом, какие ни используй инструменты.

– Но он в курсе, какой у нас сейчас год? – осторожно уточнила она, и уголки рта госпожи Сабинсен подозрительно дрогнули.

– Да. Конечно. Но… Думаю, интеграция займет еще кое-какое время.

– Я все время слышу только «интеграция, интеграция»… – проворчал Владимир и отмахнулся: – Послушай-ка, голубка! Я знаю, как меняется мир, я же не вчера родился.

– Вроде как, – заметил Борис, тихо усмехнувшись. Владимир в рубашке в стиле «силы цветов» осмотрел кровососа-гота с ног до головы, и его взгляд зацепился за кровавый принт на толстовке.

– «Революция!» – прочел он. – Жесть, старик! Значит, революция еще жива! Вот это да. Круто, я думал, через пятьдесят лет… у них получится. – У него слегка заплетался язык, он проглатывал отдельные буквы, но звучал удивительно расслабленно для вампира «утром». Когда Штраус потянулся, несколько костей у него подозрительно хрустнули, пусть внешне и казалось, что он в форме. Владимир был ростом с Бориса, чуть более мускулист, лишь ноги в брюках-клеш выглядели странно худыми.

– А что здесь делает ведьма? Планируется вечеринка, о которой я не знаю? – подмигнул ей он.

Уголки губ Моны дрогнули. Еще пару недель назад такая фраза вызвала бы у нее мурашки в животе. Перед ней стояло воплощение всех ее бунтарских страстей, от банданы до голых пяток. Наверняка он ездил на велосипеде, а не на дорогой роскошной тачке, как один небезызвестный демон.

– Это ваша ведьма-надзирательница! Она будет заботиться о вас, пока вы не отработаете свое наказание.

– Работа… не-е, давай без этого. Чересчур напряжно, – Владимир рассмеялся и хрюкнул.

– Прошу прощения? – закашлялась от возмущения сотрудница ведомства.

– Я свободный художник, я не работаю, – произнес он и пожал плечами.

У Бориса засветились глаза.

– А что ты делаешь? – заинтересовался он.

– Хороший бит на басу, дружище.

Борис, которому не нужно было дышать, чуть не задохнулся и бросился к Владимиру.

– Мой коллега Бен освоил искусство игры на ударных, а я с недавнего времени играю на электронном фортепиано со звуковыми эффектами. Для меня будет честью продемонстрировать тебе музыку двадцать первого века.

– А че ты так напыщенно трындишь?

– О. Э-э… Мы… могли бы вместе оттянуться, йоу? – Борис скривился, изо всех сил стараясь на минуту отгородиться от своей возвышенной манеры речи. Мона сама не знала, можно ли ей посмеяться над происходящим или Владимир станет новой большой проблемой в ее жизни.

– Оттянуться… так бы сразу и сказал! Во ты дурила странный. Из какого века они тебя вытащили?