Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Теперь медведь приходил каждый день. Он стал таким давним другом, что формальности в виде извлечения колючки из лапы больше не соблюдались – они ничего не прибавили бы к тому взаимопониманию, которое существовало между медведем и вдовой. Он считал, что, три-четыре раза побыв добрым самаритянином, можно в достаточной мере рассчитывать на вечную благодарность. Его постоянные визиты плохо сказывались на скотине, поскольку ежедневно какое-нибудь из животных должно было готовиться к подаче на традиционный обед, а это мешало размножению. Большинство текстиля тоже исчезло, ибо аппетит этого животного был одновременно космополитичным и требовательным: он принимал почти все что угодно в качестве гарнира, но должен был обязательно что-нибудь съесть. Каминный или придверный коврик, подушка, матрас, одеяло, шаль или другой предмет одежды – словом, он любезно одобрял все, что легко усваивалось. Однажды после обеда, состоявшего из домашней птицы, вдова попробовала предложить ему в качестве десерта ящик угля, однако он засомневался насчет его съедобности; уголь был соблазнителен на вкус, но вреден для желудка. Один взгляд на кого-нибудь из детей всегда приносил медведю еще какое-нибудь блюдо – неважно, что он успевал съесть до этого.

Миссис Пинворти предлагали отравить медведя; однако, изведя примерно центнер стрихнина, мышьяка и синильной кислоты и добившись лишь эффекта, который дало бы легкое тонизирующее средство, она решила, что не стоит обращаться к токсикологии. Бедная вдова продолжала терпеливо наблюдать, как поедают ее скот, овец и свиней, как исчезает домашняя птица, как с кроватей снимают постельное белье, пока в доме не осталась лишь одежда, которая была на ней самой и на ее детях, большой ягненок и домашний голубь. Когда медведь пришел за ними, она попыталась протестовать. В этом ей сопутствовала удача: медведь позволил ей протестовать сколько угодно. После этого он съел ягненка и голубя, пару полотенец, и ушел таким же довольным, как если бы она не сказала ему ни слова.

Теперь между ее маленькими дочерями и могилой не стояло ничего съедобного. Ее душевная мука была болью для ума; вряд ли она выдержала бы более сильные мучения, не став еще несчастнее. Она дошла до отчаяния, и на следующий день, увидев, как медведь скачет по полям к ее дому, она встала с кресла, шатаясь, дошла до двери и закрыла ее. Это произвело невероятный эффект; она всегда вспоминала об этом и жалела, что не подумала об этом раньше.

Закат вождя

Индейский вождь над морскою волной
Стоял и смотрел во тьму;
Хоть море и было из соли сплошной,
Но того не хватало ему.
И он ткнул себя пальцем в накрашенный глаз, —
И слезинкою соли пополнил запас.

Ревел неумолчно прибой морской,
И выл ураган – аж жуть.
«Мало шуму, – подумал сей вождь с тоской, —
Мне бы надо добавить чуть-чуть».
И тогда распахнул он пошире рот,
Грудь наполнил эфиром, – и как заорет!

И встал над гладью морской рассвет,
И окрасилась златом вода,
И был небосклон багрянцем одет, —
Словом, было все как всегда.
Но гимна светилу никто не слагал, —
И поднялся тогда шаман и сказал:

«О, сияющий шар в золотом огне,
Что сияет нам с высоты!
Разъяснил бледнолицый недавно мне,
Что, выходит, мой символ ты.
Он сказал мне: «На запад за солнцем иди!» —
И тащился я, сил не жалея в пути.

А раз ты есть мой символ, то кажется мне,
Что и я тоже символ, но твой.
В этом смысле мы, солнце, с тобой наравне
И живем единой судьбой.
И коль скоро с тобою я кану на дно,
То с тобой оживу на заре все равно».

Если жар красноречья так ум затмил,
Было б странно, останься он жив.
Смело прянул он в волны, что было сил, —
И унес беднягу прилив.
Так ушел он из мира в былые дни,
И избавился мир от его болтовни.

Феодора