Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Шел медведь лисицу на ужин звать:
«Я превкусного зверя убил
И, коль учат нас веру распространять,
И хранить поглубже, и оберегать,
То в берлогу его утащил.
И, заметь, потрудился не только задрать,
Но обескровить и освежевать,
И шкуру повесить его просыхать,
И даже поставить на лед охлаждать, —
Там как раз под землей заморозило пруд, —
Ну, в общем, нас яства отменные ждут».

Побрели они вместе дорогой лесной,
Развлекаясь любезной в пути болтовней,
Поглядеть, просто каждый другому дружок…
И никто бы, ей-ей, и помыслить не мог,
Что косолапый планирует злой,
Лишь только лиса отвлечется едой,
Могучим ударом свалить ее с ног.
И никто б, наблюдая улыбки их,
Не сказал, что лиса улучает миг,
Чтоб хозяина доброго обмануть
И свинью, им добытую, – вот ведь жуть! —
Ненароком себе целиком умыкнуть, —
Ну, или ягненка. Не в имени суть.
Хитрость с Силой схлестнулись: тут жди беды, —
Что угодно случится там, кроме еды.

Сладкий мед на устах, горький яд в голове…
Пропусти ж, моя муза, ты милю иль две,
А Пегас мой ускорит полет свой слегка
И в берлогу летит… коль кишка не тонка.
Пусть же небо восплачет, земля задрожит:
Там коза-бедолага недвижно лежит,
Освежевана, хладна, нага и бледна, —
Ну, короче, мертва безнадежно она.
На гвозде ее шкура, умолк ее рот…
Но сюжет наш тут новый дает поворот,
Ибо живо воспряла коза головой, —
Столь легко, как не сможет и каждый живой, —
И глазами померкшими вдруг повела,
И отверзла уста, и засим изрекла
(Очень ясно для той, что давно умерла):
«Хладны ночи зимой, тонки здесь одеяла,
Жестко мне, неуютно. Вообще, я устала!»

Мне неведом ответ, правда то или нет, —
Видно, чудо случилось, друзья.
Чушь, вы скажете? Ложь? Я отвечу: ну, что ж,
Эту притчу придумал не я,
Однако без покрова тайны
Она бы сделалась банальной.
Умолчу, как коза, слабых сил не щадя,
И копытами топая, в танце кружилась,
Чтоб, согревшись движеньем, вернуть себе живость,
И свое сорвала одеянье с гвоздя,
И в него торопливо одела
Охлажденное бледное тело.
Как? То снова вопрос без ответа,
– Но, клянусь, она сделала это!

Засим помедлила без слов, —
И, будто бы на страстный зов
Любви великой и безбрежной,
Что с чьих-то уст сорвался нежно
И что неможно превозмочь,
Подпрыгнула – и пулей прочь!

Рассвет без счету красил высь
С тех пор. Миллионы пронеслись
Годов с событий тех неложных,
Но все ж крестьянин осторожный
Страшится через мрак брести,
Медведя слыша на пути
Тяжелый шаг и рык тревожный.
А куры (я не зрел воочью)
С насеста спархивают ночью, —
Сон страшный им темнит глаза:
Крадется в этом сне лиса!

Учили нас и учат молодежь,
Что правый не сдается,
Что истина себя являет. Что ж,
Рассказ к козе вернется:
Зачем же мной придумана коза?
Затем, что истину убить нельзя, —
Убей ее, и освежуй, и даже
Упрячь во мгле, – она себя покажет;
Добыча Церкви (в сущности, любой, —
Ну, кроме той, что чтим и мы с тобой), —
Она мертва… но чуда жди, однако:
Она восстанет, вспрянет изо мрака.