Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Вам, наверное, хочется знать, о чем же думал Тони все эти годы. Это всем было интересно, но Тони никому об этом не рассказывал. Когда кто-нибудь поднимал эту тему, он всегда старался уклониться от разговора, а если не мог избежать прямых расспросов, то краснел и заикался в таком удручающем замешательстве, что доктор запретил всякие разговоры на эту тему, чтобы у парня не случилось конвульсий. Однако было ясно, что тема размышлений Тони была «чем-то большим, чем обычный интерес», как выражался его отец, так как иногда он впадал в столь серьезные раздумья, что наблюдавшие за ним вдвойне беспокоились за его голову, которой грозила опасность отвалиться из-за постоянных торжественных кивков; а бывало, он смеялся без всякой меры, хлопая себя по ноге или держась за бока в неконтролируемом веселье. Все это продолжалось, не ослабевая и не становясь понятнее, пока его мать окончательно не поседела от тревоги и не слегла в могилу; пока его отец не извел весь молодой орешник по соседству и не принялся делать палки из молодых дубов; пока все семеро братьев не женились каждый на девушках из воскресной школы и не возвели удобные бревенчатые дома в разных уголках отцовской фермы, и пока Тони не исполнилось сорок лет. Этот момент оказался поворотным в карьере Тони: в его жизнь прокралось незаметное изменение, повлиявшее на него как изнутри, так и снаружи – он стал работать меньше прежнего, а думать гораздо больше.

Много лет спустя, когда его братья стали преуспевающими свободными землевладельцами и обзавелись толпами отпрысков, что делало их сердца легкими, а траты тяжелыми; когда старый отчий дом зарос буйными кустами ежевики, а скотина давно перемерла; когда состарившийся отец давно усох и пожелтел, и больше не мог больно его ударить – Тони, от которого осталась лишь тень его прежнего, сидел однажды вечером в углу у камина и очень усердно размышлял. Кроме него, в комнате присутствовал лишь его отец и три-четыре тощие собаки. Отец лущил мешок кукурузы, который принес ему благодарный сосед, чью корову он однажды вытащил из болота, а собаки думали, как весело они бы помогали ему в этом деле, если бы природа создала их травоядными. Внезапно Тони заговорил.

– Отец, – сказал он, глядя поверх обуха топора, который стоял у него между колен в качестве стимулятора мысли. – Отец, я тут много думал кое о чем в последнее время.

– Всего тридцать пять лет, Тони, как раз на следующий День благодарения, – ответил старик высоким астматическим фальцетом. – Помню, твоя мать говорила, что это продолжается с тех пор, как твоя тетя Ханна гостила у нас со своими девочками.

– Да, отец, думаю, могло пройти тридцать пять лет, хотя этот срок не кажется таким уж долгим, верно? Но я думал еще усерднее в последние пару недель, и я собираюсь поговорить об этом.

Глаза старого отца выразили безграничное изумление, а его язык, совершенно не готовый к этому неожиданному обстоятельству, отказался ему повиноваться; не до конца очищенный початок кукурузы выпал из его безвольной руки и был критически осмотрен тощими собаками, продолжавшими вопреки всему надеяться на еду. Дымящаяся головня в камине внезапно упала на слой горячих углей, где, не обладая стойкостью Куаутемока[34], она протестующе зашипела и загорелась слабым огнем, похожим на видимую агонию. В свете этого огня изможденное лицо Тони вспыхнуло здоровым румянцем, который распространился по всей его голове, угрожая поджечь льняные волосы.

– Да, отец, – сказал он, отчаянно стараясь сохранять спокойствие, но все больше его утрачивая, – на этот раз я точно собираюсь высказать все начистоту, а ты уж поступай с этим как знаешь.

Отцовский орган речи нашел в себе достаточно сил проскрипеть, что отцовские уши готовы выслушать сына.

– Я все обдумал со всех сторон, отец; взглянул на это под всеми углами; внимательно заглянул во все уголки! И я пришел к выводу, что, поскольку я самый старший из детей, пора бы мне задуматься о женитьбе!

Бесплатное посещение

Рядом с дорогой, ведущей от Дойчекирхе к Лагерхаусу, можно увидеть развалины небольшого коттеджа. Он никогда не выглядел претенциозно, но у него есть своя история. Примерно в середине прошлого века коттедж занимал некий Генрих Шнайдер, мелкий фермер – настолько мелкий, что одежда не сидела на нем, если ее предварительно хорошенько не ушить. Однако Генрих Шнайдер был молод, и у него была жена – у большинства мелких фермеров в молодости есть жены. Они были довольно бедны – размеры фермы позволяли им с комфортом голодать.