Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Шнайдер не был начитанным человеком; единственной книгой, которую он читал, был старый сборник «Арабских ночей» с загнутыми страницами, переведенный на немецкий язык, и в этом сборнике он открывал лишь одну историю – «Аладдин и его волшебная лампа». Когда он перечитывал ее в пятисотый раз, ему пришла в голову ценная идея: он потрет свою лампу и призовет своего джинна! Он надел на правую руку толстую кожаную перчатку и пошел к буфету за лампой. Лампы у него не было, однако это разочарование, которое могло мгновенно доконать более унылого человека, стало для Генриха лишь приятным стимулом. Он вынул из шкафа старые железные щипцы для снятия нагара со свечей и отправился работать над ними.

Железо очень твердое, и его требуется тереть больше других металлов. Я однажды выманил джинна, потирая наковальню, но очень устал к тому времени, как он появился; легкое прикосновение к свинцовой водопроводной трубе выкурило бы того же джинна, словно крысу из норы. Но Генрих уже развел домашнюю птицу, посадил картошку и посеял пшеницу, так что впереди у него было целое лето, и он был терпелив – все свое время он посвятил тому, чтобы принудить Сверхъестественное к посещению.

С наступлением осени его добрая жена собрала урожай цыплят, выкопала яблоки, ощипала свиней и другие злаки, и урожай вышел замечательно обильный. Хлеба Шнайдера процветали, потому что все лето он не докучал им своими сельскохозяйственными орудиями. Однажды вечером, когда все припасы были сложены в кладовые, Генрих сидел у камина и занимался щипцами для нагара с той же бесхитростной верой, что и ранней весной. Внезапно раздался стук в дверь, и явился ожидаемый джинн. Его появление вызвало немалое удивление у добропорядочной четы. Он был весьма солидным воплощением Сверхъестественного: около восьми футов [35]ростом, очень толстый, с большими руками и ногами, тяжелой поступью, уродливый и в целом неприятный, так что с первого взгляда он не произвел на своего нового хозяина сколько-нибудь благоприятного впечатления.

Однако ему предложили сесть на табурет у камина, и Генрих засыпал его вопросами: откуда он явился? Кому он служил прежде? Что он думает об Аладдине? Как ему кажется, поладит ли он с Генрихом и его женой? Джин отвечал на все эти вопросы уклончиво и вел себя таинственно – на грани бессмысленности. Он лишь загадочно кивал, бормотал что-то шепотом на неизвестном языке – возможно, арабском, в котором его хозяин мог различить слова «жареный» и «вареный», повторявшиеся весьма часто. Должно быть, прежде этот джинн служил поваром.

Это было приятное открытие, так как в предстоящие четыре месяца на ферме нечем будет заниматься, так что зимой раб сможет готовить семейные обеды, а весной будет регулярно ходить на работу. Шнайдер был слишком умен, чтобы рисковать всем, предъявив сразу все требования. Он помнил о яйце птицы Рух из легенды и решил действовать осторожно. Супруги достали кухонные принадлежности и пантомимой посвятили раба в тайну их применения. Они показали ему кладовую для мяса, погреба, амбар для зерна, курятники и все прочее. Он, казалось, проявлял ко всему интерес и выглядел умным, с чудесной легкостью улавливал основные моменты объяснений и кивал так, что его большая голова чуть не отвалилась – словом, он делал все, что угодно, но не говорил.

После этого фрау приготовила ужин, и джин вполне неплохо ей помогал, только вот его представления о количестве были слишком уж вольными; но возможно, это было естественно для существа, привыкшего к дворцам и придворной жизни. Когда еду поставили на стол, Генрих для проверки послушания своего раба сел за стол и небрежно потер щипцы для нагара. Джинн явился через секунду! И не просто явился, а набросился на еду с таким пылом и непосредственностью, что супруги встревожились. За две минуты он разделался со всем, что было на столе. Скорость, с которой этот дух запихивал съестное себе в глотку, была просто возмутительной!

Покончив с ужином, он растянулся перед огнем и заснул. Генрих и Барбара были подавлены; они в молчании просидели почти до самого утра, ожидая, что джинн на ночь исчезнет, но этого не случилось. Более того, он не исчез и на следующее утро; встав с рассветом, он готовил завтрак, рассчитав его количество на основе крайне неумеренного потребления. Вскоре он принялся за еду с тем же непомерным аппетитом, который отличал его за ужином. Проглотив этот до абсурда огромный завтрак, он скорчил недовольную мину, стукнул хозяина кастрюлей, растянулся перед камином и снова заснул. Тайком обедая в кладовой, Генрих и Барбара признались друг другу, как тяжко у них на сердце из-за Сверхъестественного.

– Я ведь тебе говорил, – сказал Генрих, – поверь, терпение и трудолюбие в тысячу раз лучше, чем это невидимое агентство. Теперь я возьму эти чертовы щипцы, отнесу за милю от дома, потру их хорошенько и убегу.

Но он так этого и не сделал. Ночью выпало десять футов снега, который пролежал всю зиму.