Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Дон Стегальдо Кровоза был идальго, одним из величайших идальго старой Испании. У него был удобный замок в красивом месте на реке Гвадалквивир – с башнями, зубчатыми стенами и закладной, но поскольку он принадлежал не собственным кредиторам Кровозы, а кредиторам его злейшего врага, который жил в замке, дон Стегальдо предпочитал обитать в лесу. На нем лежало проклятие испанской гордости, которая не позволяет человеку быть обузой тому, кто, возможно, убил всех его родственников и назначил цену за головы членов его семьи. Он поклялся никогда не пользоваться гостеприимством дона Симпозио, даже если ему придется умереть; так что он бродил по романтическим лощинам, и заросли, куда не проникал солнечный свет, были наполнены звуками его гитары. Он вставал утром и мылся в прозрачном ручье, а лучи полуденного солнца заставали его в происках пропитания:

Чертополох его кормил,
Роса его поила[40].

Ему довольно скверно жилось на этом скудном рационе, однако больше всех прочих зол настоящий испанец-бедняк страшится ожирения. В самую темную ночь он лучше поднимется в несусветную рань и ударит лучшего друга ножом в спину, но не позволит себе растолстеть.

Опытный читатель, разумеется, заподозрит, что у дона Стегальдо не было постели. Как в процитированных выше строках Горация,

На ветке он любой сидел[41].

Пусть господин Виктор Гюго, переводя эту историю на французский, проследит за точным значением слова «ветка»; я буду очень зол, если благодаря ему читателю покажется, будто мой герой – чайка. Однажды утром, пока дон Стегальдо дремал на своей лиственной кровати – не на основной постели, а на ветке – его пробудило ото сна хрюканье свиней (или человеческие голоса, если вам нравятся тонкие отличия). Осторожно выглянув из-за портьеры, он увидел внизу, на некотором расстоянии, двух своих соотечественников, занятых беседой. По прекрасно натренированному безумству их взглядов и по превосходно отрепетированному виду тревожного ожидания он понял, что они просто замышляют лишить кого-то жизни, и выбросил было все это дело из головы, но упоминание его собственного имени вернуло его внимание к разговору. Один заговорщик убеждал второго создать акционерную компанию по убийству дона, но второй, более добросовестный, не соглашался.

– Законы Испании, – сказал он, – от знакомства с которыми нас подло удерживают юристы, предписывают, что, когда один человек убивает другого (за исключением случаев убийства за долги), он должен обеспечивать его вдову и сирот. Я предоставляю это тебе, если после неприбыльного летнего сезона мы будем в состоянии взять на себя заботу о пропитании и образовании большой семьи. У нас нет ни единого актива, зато на нашем попечении насчитывается четырнадцать вдов и больше тридцати детей с хорошим растущим аппетитом.

– Car-r-rajo! – прошипел первый заговорщик. – Мы их всех перебьем!

Это хладнокровное предложение заставило его милосердного собеседника в ужасе отшатнуться.

– Diablo! – вскричал он. – Не искушай меня больше. Что?! Принести в жертву целую гекатомбу безвинных женщин и детей?! Подумай о расходах на похороны!

Не существует способа заставить законопослушного человека пойти на преступление сомнительной прибыльности; однако дон Стегальдо забеспокоился: неизвестно, как скоро выяснится, что у него нет ни жены, ни детей. Если мимо случайно пройдет дон Симпозио и сообщит эту информацию – а она была ему известна – моральные принципы более совестливого заговорщика исчезнут, словно показная храбрость побитой дворняги. Кроме того, всегда неприятно быть частью заговора, если ты не заговорщик. Дон Стегальдо решил продать свою жизнь по самой высокой рыночной цене.

Торопливо спустившись с дерева, он завернулся в плащ и постоял некоторое время, желая, чтобы у него был стилет. Испытав его на ногте большого пальца, он обнаружил, что стилет обладает гораздо более приятным нравом, чем он сам: это был острый толедский клинок, достаточно острый, чтобы разрубить зайца. Чтобы настроиться на предстоящую смертельную работу, дон начал думать о даме, с которой однажды повстречался – прекрасной донне Лавака, возлюбленной Эль Торо-Бланко. Взвинтив таким способом свою кастильскую душу до высшей степени ревности, он почувствовал себя совершенно неотразимым и двинулся к двум головорезам, ловко спрятав стилет в ниспадающем рукаве. Выражение его лица было враждебным, поступь уверенной, кончик носа вздернут – да что там говорить, он выглядел просто несгибаемым. Дон Стегальдо собрал все силы и вышел на тропу войны. Лес дрожал от его поступи, земля под его пятой проваливалась, словно тонкий лед. Птицы, звери, пресмыкающиеся и браконьеры в страхе разбегались направо и налево. Он налетел на ничего не подозревавших убийц, словно испанская лавина средней интенсивности.

– Señores! – громогласно воскликнул он, пугающе оскалившись и распространяя легкий запах чеснока. – Читайте «Отче наш» как можно быстрее. Жить вам осталось всего десять минут. Есть у кого-нибудь из вас часы?