Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе

Во время всех этих дискуссий Деннисон, хоть и продемонстрировал изначально особый интерес к этой теме и не уклонялся от участия в беседе, словно бы так ни разу и не понял, что все это имеет к нему какое-то отношение. Его честная, искренняя натура была совершенно неспособна уловить личное значение этой темы. Стало ясно, что лишь четко заданный вопрос позволит нам получить ту информацию, которую мы так жаждали узнать, и как-то вечером мы решили тянуть жребий, чтобы определить того, кто задаст этот вопрос. Выбор пал на меня.

На следующее утро мы пришли в банк чуть раньше обычного и с нетерпением ждали, пока придет Деннисон, а двери банка откроются – он всегда приходил точно к открытию. Когда Деннисон вошел в контору, обаятельно кланяясь всем клеркам по пути к своему рабочему столу, я подошел к нему и тепло пожал ему руку. В ту же секунду все принялись писать и считать с необычайным пылом, словно в этот момент они думали о чем угодно, только не о голове жены Деннисона.

– О, Деннисон, – начал я как мог беззаботно, – кстати об обезглавливании: есть кое-что, о чем я хотел бы вас спросить. Я уже несколько раз собирался это сделать, но все время забывал. Вы, конечно же, извините меня, если это невежливый вопрос.

Скрип перьев как по волшебству прекратился, и воцарилась мертвая тишина, что привело меня в сильное замешательство, однако я продолжил нести чушь:

– Я на днях слышал… то есть, вы сказали… Или это в газетах писали? Или еще где-то… Что-то о вашей бедной жене, понимаете? О том, что она потеряла голову. Вы не могли бы сказать мне, как произошел этот несчастный случай – если это был случай?

Когда я умолк, Деннисон прошел мимо меня, словно он меня и не заметил, обошел стол, с серьезным видом уселся на стул и посмотрел на остальных клерков. Затем он заговорил – спокойно, не проявляя никаких эмоций:

– Джентльмены, я давно хотел поговорить об этом, но поскольку вы не поощряли меня к этому разговору, я решил, что вам все равно. Теперь я благодарю вас всех за дружеский интерес, проявленный к моим делам. Я немедленно удовлетворю ваше любопытство по этому поводу, если вы пообещаете мне больше не возвращаться к этой теме и не задавать мне об этом никаких вопросов.

Мы все поклялись честью, что не станем этого делать, и мигом собрались вокруг него. Он на мгновение склонил голову, потом поднял ее и тихо сказал:

– Голова моей бедной жены была откушена!

– Кем? Чем? – воскликнули мы все, затаив дыхание.

Он взглянул на нас глазами, полными упрека, повернулся к столу и принялся за работу.

Мы все последовали его примеру.

Заклинательница птиц

Многие подозревали фрау Гаубенслошер в колдовстве. Не думаю, что она была ведьмой, но я не хотел бы клясться в этом в суде – разве что от моего свидетельства многое бы зависело, и меня бы заранее хорошенько подкупили. Множество обвиненных в колдовстве людей сами решительно не верили в это обвинение, пока, подвергнувшись расстрелу серебряной пулей или варке в кипящем масле, не обнаруживали, что не в состоянии выдержать проверку. Надо признать, что все признаки были не в пользу фрау. Во-первых, жила она одна, в лесу, и у нее не было списка визитов. Это было подозрительно. Во-вторых – и главным образом именно поэтому она приобрела дурную репутацию – вся домашняя птица из окрестных дворов относилась к ней с бескомпромиссной враждебностью. Когда она проходила мимо стаи кур, уток, индюшек или гусей, одна из птиц непременно начинала за ней гнаться, опустив крылья, вытянув шею и раскрыв клюв. Иногда к ней с шумными криками присоединялась вся стая, но всегда находилась одна самая шустрая и решительная птица, которая с неослабевающим пылом гналась за фрау, пока та не скрывалась из вида.

В таких случаях было очень больно наблюдать за тем, как пугалась наша дама. Она не кричала – ее органы крика словно утрачивали силу; как правило, она и не ругалась – просто принималась идти как можно быстрее, читая про себя молитвы и явно преисполнившись страха и ужаса.

Объяснение, предложенное фрау в отношении этих неестественных преследований, было крайне неубедительным. Она говорила, что однажды ночью, давным-давно, у ее двери объявился искавший помощи несчастный гусак, грязный и истощенный. Жалобным голосом он утверждал, что долгие месяцы не ел ничего, кроме луженых гвоздей и пивных бутылок, и не ночевал на насесте под крышей так долго, что уже и забыл, каково это. Не выделит ли она ему место на каминной решетке, и не принесет ли шесть-восемь холодных пирогов, которыми он с удовольствием занялся бы, пока она будет готовить ему ужин? Она осталась глуха к его просьбам, и он ушел. На следующую ночь он вернулся и принес документ, подписанный попечителем бедных из местного прихода; в документе говорилось, что он экстренно нуждается в помощи.