— Сир, ведь именно то, что существует, достойно того, чтобы в это верили? — сказал вопрошающий, носивший униформу сержанта Святой Стражи. — Если оно существует, не обязательно в него верить, сказал Дидактилос. — Оно просто есть. — Он пожал плечами. — Что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я просто записал то, что знают люди. Встают и рушатся горы, а под ними Черепаха плывет вперед. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи растут и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а черепаха по-прежнему движется. Черепаха
Дидактилос пожал плечами. — Черепаха
— Не понял? — сказал Урн. — Они не хотят философии. Им нужен предлог двинуться против Церкви! Сейчас! Ворбис мертв, Ценобриарх слабоумен, иерархи заняты всаживанием ножей друг другу в спину. Цитадель похожа на большую гнилую сливу. — Тут есть еще пара заковырок, сказал Урн. — Ты говорил, что у тебя только десятая часть армии. — Но они свободные люди, сказал Симони. — Свободные в своих мыслях. Они будут биться за нечто большее, чем пятьдесят центов в день. Урн взглянул вниз, на свои руки. Он часто поступал так, когда бывал в чем-то не уверен, словно это были единственные вещи в мире, в которых он был уверен абсолютно. — Счет сократится до трех к одному прежде, чем остальные поймут, что происходит, жестоко сказал Симони. — Ты говорил с кузнецом?
— Да. — Ты сможешь это сделать?
— Я… пожалуй. Это не совсем то, что я… — Они пытали его отца. Только за то, что на его кузнице висела подкова, когда каждому известно, что у кузнецов должны быть свои маленькие обряды. И они забрали его сына в армию. Но у него много помощников. Они будут работать ночами. Все что от тебя требуется, это сказать им, что тебе нужно. — Я сделал несколько набросков… — Отлично, сказал Симони. — Послушай, Урн. Церковь существует благодаря людям вроде Ворбиса. Так уж это устроено. Миллионы людей умерли во имя… во имя одной лишь лжи. Мы можем это остановить… Дидактилос кончил говорить. — Он промазал, сказал Симони. — Он мог сделать с ними
* * *
Они покинули святилище перед самым закатом. Лев, заползший было под тень нескольких скал, встал, чтобы посмотреть, как они уходят. — Он будет нас выслеживать, стонал Ом, они всегда так поступают. Многие мили. — Мы выживем. — Мне бы твою уверенность. — Ах, но у меня есть Бог, на которого можно положиться. — Разрушенных святилищ больше не будет. — Будет что-нибудь другое. — Не будет даже змей поесть. — Но я иду с моим Богом. — Не в качестве закуски, надеюсь.
— Что тут общего?
— Все. И через пол часа, черной тенистой линией по серебрянной залитой лунным светом пустыне появился след. — Этим путем прошли солдаты. Мы просто пойдем по следу назад. Если мы будем идти туда, откуда они пришли, мы придем туда, куда идем. — Нам это не под силу!
— Мы будем идти днем. — О, да. Они тащили столько еды и воды, сколько могли унести, горько сказал Ом. — Какое счастье, что на нас не лежит это бремя. Брута мельком взглянул на Ворбиса. Он теперь шел без помощи, при условии, если его слегка поворачивать, когда надо сменить направление. Но даже Ому пришлось признать, что след представлял собой некоторое удобство. Он был живым, в том же смысле, как является живым эхо. Люди прошли здесь не слишком давно. В мире есть другие люди. Кто-то где-то выжил. Или нет. Через час или около того они прошли мимо холмика около следа. На его вершине лежал шлем, а в песок был воткнут меч. — Множество солдат умерло, чтобы быстро сюда добраться, сказал Брута. Тот, кто потратил достаточно времени, чтобы похоронить своего мертвеца, кроме того начертал на песке холмика символ. Брута почти ожидал, что это будет черепаха, но ветер пустыни еще не окончательно стер грубое изображение пары рогов. — Я этого не понимаю, сказал Ом. — В
— Может пригодиться. — Против кого?