Монашка к завтраку

Старичок взял книгу и откуда-то из сумрачных тайников лавки подтащил к себе стул. И только тогда я заметил нечто поразительное: то, что я, мельком глянув, принял за обыкновенную стойку, предстало теперь передо мной как пианино – какое-то квадратное, незнакомой формы. Старичок сел за него и сказал, повернувшись ко мне:

– Вы должны извинить любые нелады в тональности. Это ранний Бродвуд, из Джорджии, знаете ли, и он немало послужил за свои сто лет.

Он поднял крышку, и пожелтелые клавиши оскалились на меня в темноте, как зубы старой лошади.

Старичок пошелестел страницами, пока не отыскал нужное место.

– Балетная музыка, – сказал он, – она превосходна. Послушайте вот это.

Его костистые, немного дрожащие руки вдруг с удивительным проворством запорхали, и возникла – слабая и звенящая на фоне рева уличного движения – веселая кружащаяся музыка. Инструмент изрядно дребезжал, и громкость звука была слабенькой, как струйка заморенного засухой ручейка, но все равно мелодию он держал, и мелодия звучала – прозрачная, воздушная.

– А теперь – застольная песня! – вскрикнул старичок, взволнованно распаляясь игрой. Он исполнил череду аккордов, забираясь в тональности все выше и выше до критической точки – настолько по-оперному возвышенной, что явно пародировала тот миг напряженного возбуждения, когда певцы в порыве страсти бросаются в объятия друг другу. А вот зазвучал и застольный хор. Так и представляешь себе мужчин в плащах, буйно веселящихся за столом, уставленным пустыми картонными бутылями.

Versam’ a tazza piena
Il generoso umor…[130]

Голос старичка срывался и в нем проскальзывали визгливые нотки, зато его восторженность искупала все огрехи исполнения. В жизни никого не видел, кто бы настолько всей душой отдавался бражничеству.

Он перевернул еще несколько страниц.

– А-а, «Адский вальс», – воскликнул он. – Это хорошо.

Последовала грустная прелюдия, а затем мелодия, не настолько уж и адская, как можно было бы ожидать, но все равно вполне приятная. Я глянул через плечо на слова и запел под аккомпанемент:

Demoni fatali
Fantasmi d’orror,
Dei regni infernali
Plaudite al signor[131]

.

Проехавший мимо громадный грузовик, развозивший пиво, так взревел своим двигателем на пару, что напрочь заглушил последнюю строку. Руки старичка по-прежнему порхали над пожелтевшими клавишами, рот у меня открывался и закрывался, только не было слышно ни звука – ни слов, ни музыки. Как будто бесы роковые, ужаса виденья, устроили внезапный набег на это мирное, притаившееся местечко.

Я глянул на улицу сквозь узенькую дверь. Машины неслись нескончаемым потоком, мимо спешили мужчины и женщины с застывшими лицами. Все они – ужаса виденья, адское государство – вот их обиталище. Там, снаружи, люди жили, подчиняясь тирании вещей. Каждое их действие диктовалось простой материей: деньгами, либо орудиями их ремесла, либо не нуждавшимися в мысли законами привычки и удобства. А вот здесь я, похоже, защищен от вещей, живя в отрыве от действительности, здесь, где бородатый старичок, немыслимо как уцелевший от каких-то иных времен, неудержимо играет музыку любви, невзирая на то, что видения ужаса то и дело заглушают ее звучание своим ором.

– Так как, берете? – Голос старичка пробился сквозь мои мысли. – Я уступлю ее вам за пять шиллингов. – Он протягивал этот толстенный ветхий фолиант мне. По лицу его было видно, как мучительно он беспокоен. Я понял, как страстно жаждал он получить мои пять шиллингов, как они – бедняга! – нужны ему. Значит, он, подумал я с неосознанной горечью, значит, он просто представление мне устроил, как дрессированный пес. Его отрешенность, его культура – всего-навсего деловой трюк. Меня взяла обида. Букинист оказался просто одним из видений ужаса, вырядившимся в маскарадное облачение ангела этого своего рода комического рая созерцательности. Я дал ему две монеты в полкроны, и старичок принялся обертывать книгу бумагой.

– Говорю вам, – причитал он, – мне жаль с нею расставаться. Я привязываюсь к своим книгам, знаете ли, но им всегда приходится уходить.

Он вздохнул с такой явной подлинностью чувства, что я раскаялся в суждении, какое вынес по его поводу. Он был невольным обитателем адского царства, таким же, как в общем-то и я сам.