Монашка к завтраку

Барбара открыла дверь и шагнула в полумрак своей защищенной ставнями комнаты. Но даже тут было жарко: в ближайшие три часа даже пошевелиться вряд ли удастся. А еще эта старая дура, миссис Тоупс, вечно шум поднимает, если кто-то выходит к обеду с голыми ногами и в купальном халатике. «В Индии мы всегда брали себе за правило пристойно и подобающе одеваться. Англичанка должна соответствовать своему положению среди туземцев, а итальянцы во всех отношениях так и остаются туземцами». Вот и приходится всякий раз в самый жаркий час дня выряжаться в туфли, чулки и монашеское платье до пола. Не женщина, а прямо какая-то старая ослица! Барбара как можно быстрее выскользнула из одежды. Стало немного полегче.

Стоя перед большим зеркалом в двери гардероба, она пришла к унизительному для себя выводу, что похожа на ломтик плохо поджаренного хлеба. Лицо коричневое, шея и плечи коричневые, руки коричневые, ноги от колен и ниже тоже коричневые, зато все остальное у нее – белое, нелепо, изнеженно, по-городскому белое. Вот если б можно было бегать совсем без одежды, пока не станешь такой же бронзовотелой, как детишки, что крутятся и кувыркаются на обжигающем песке! А то сейчас она будто еще до готовности не дошла, наполовину пропеченная какая-то и совершенно нелепая. Она долго рассматривала свое бледное отражение. А видела себя бегущей – сплошь бронзовой – по песку… или по цветочному полю из нарциссов и диких тюльпанов… или по мягкой траве под серыми оливами. Внезапно вздрогнув, она резко обернулась. Там, в тени, позади нее… Нет, конечно же, ничего там не было. Это все та ужасная картинка, которую она увидела в журнале много-много лет назад, когда она еще совсем ребенком была. Там дама сидела за туалетным столиком, прическу себе делала перед зеркалом, а сзади к ней подкрадывалась громадная волосатая черная обезьяна. У нее с тех пор мурашки по телу бегают, когда она в зеркало смотрится. Очень глупо. Все равно – бегают. Отвернувшись от зеркала, Барбара пересекла комнату и, не опуская сетчатых занавесей, улеглась на кровать. Вокруг жужжали мухи, постоянно садившееся ей на лицо. Девушка дергала головой, сердито шлепала мух руками. Если опустить сетку, настал бы покой. Однако воображение рисовало ей смутную картину Аппиевой дороги, увиденную сквозь завесу свадебных покровов, и она предпочитала страдать от мух. В конце концов не выдержала и сдалась: наглые насекомые – это для нее чересчур. Зато, во всяком случае, опустить занавеси ее заставил совсем не страх перед малярийными комарами.

Безмятежная и недвижимая, она лежала, вытянувшись во весь рост, под прозрачным колоколом из газа в сеточку. Экспонат под витринным стеклом. Сознанием овладела причудливая картина. Ей виделся громадный музей с тысячами стеклянных витрин, заполненных ископаемыми и бабочками, чучелами птиц и средневековыми ложками, военными доспехами и флорентийскими ювелирными украшениями, мумиями, резными фигурками из слоновой кости и рукописными книгами с рисунками. А в одной из витрин находилось человеческое существо, засаженное туда заживо.

Ни с того ни с сего Барбаре вдруг стало ужасно невмоготу. «Скучища, скучища, скучища», – шептала она, размышляя вслух. Неужели никогда не избавиться от скуки? На глаза навернулись слезы. Как же все это ужасно! И наверное, вот так же гадко, как сейчас, вся жизнь ее будет тянуться. Семнадцать из семидесяти получается пятьдесят три. Пятьдесят три года такой жизни. А если ей жить до ста лет, то получится больше восьмидесяти.

Мысль эта угнетала ее целый вечер. Даже купание после чая не принесло отрады. Заплыв далеко-далеко, она лежала там, покачиваясь на теплой воде. То в небо смотрела, то поворачивала голову к берегу. В обрамлении сосен виллы казались такими же маленькими и нарядными, как на рекламе приморского курорта. Зато за ними через всю плоскую равнину тянулись горы. Острые обнаженные пики известняка, зеленые, поросшие лесом склоны и серо-зеленые широченные террасы оливковых деревьев – они казались такими чудесно близкими и отчетливыми в этом вечернем свете. И прелестными, прелестными – прямо слов нет. Только от этого, что ни говори, лишь еще хуже делается. И Шелли жила в нескольких милях дальше по берегу, за мысом, ограждавшим залив Специя. Шелли утонула в этом теплом, как парное молоко, море. И от этого тоже хуже.

Солнце спустилось низко-низко, повиснув красным шаром над морем. Барбара медленно плыла к берегу. На пляже поджидала недовольная миссис Тоупс. Она с кем-то там была знакома, с сильным мужчиной, которого от чересчур долгого пребывания в воде судороги свели. Камнем на дно пошел. Прямо камнем. С чудными какими-то людьми миссис Тоупс знакомство водила! Какие забавные номера они выкидывали и какие странности с ними приключались!