Монастырь (СИ)

Николай шел по саду к своему тайнику и думал, что же делать дальше. Тайник он оборудовал давно, в самой дальней, заброшенной части сада, до которой брат Сей еще не добрался. Мужчину забавлял этот странный диковатый мальчик, и он периодически привозил ему из города сладости и какие-нибудь безделушки. Было очень смешно смотреть, как Сей принимает его подарки. Как дикий пугливый зверек, право слово. Николай невольно улыбнулся. Но сейчас ему нужно было спрятать пузырек, и побыстрее вернуться к себе. На всякий случай. Вдруг он услышал тихие всхлипы, раздававшиеся с “секретной” полянки Сея. Мужчина давно о ней знал, и не только он, и опять-таки было знать, что мальчик считает эту часть сада своей самой большой тайной, о которой не знает никто. Николай решил проверить, что же там творится. В конце концов, пузырек можно и в другом месте спрятать. Раздвинув ветви буйно разросшихся под чуткими руками Сея кустов, Мужчина увидел горько плачущего мальчика. – Что с тобой, малыш? – он присел перед Сеем и положил руку ему на плечо. Сей испуганно дернулся, поднимая зареванные глаза на мужчину. Кажется то, что это оказался Николай его успокоило. – Я... Я просто упал... – мальчик отвел взгляд, закусывая губу и понимая, что его слова звучали явной ложью. Да и были ими. Но он до сих пор помнил, чем ему угрожал брат Кристиан, если Сей посмеет хоть кому-то сказать о том, что тот его наказал. Он не понимал, как Николай его нашел и одновременно был этому и рад и недоволен. Мужчина ему нравился – сладости и подарки, что тот ему дарил были для мальчика очень важны. Та же заколка, что затерялась в его волосах, была подарком мужчины. Для Сея Николай был как старший брат, самый настоящий. – Все в порядке, брат Николаи... – Он довольно смешно произносил его имя, делая ударение на последний слог. Вот только сейчас этого было почти не разобрать – голос у Сея был сорванным и хриплым... – И от того, что ты упал, ты так сорвал голос? – хмыкнул мужчина, разглядывая мальчика. Внешне никаких следов не было видно, значит... Николай встал, подхватил под мышки Сея и поставил его. Мальчик казался тряпичной куколкой в его руках. Быстро задрав рясу Сея, он увидел, что нижняя рубашка в крови. Так точно не годится, может начаться воспаление. Покрепче прижав к себе мальчишку, чтобы не вырвался, Николай резко рванул рубашку вверх, открывая от уже подсыхающих рубцов. Сей вскрикнул и забился. Мужчина осмотрел открывшуюся картину – явно видно работа Кристиана. Опустив одежду, Николай усадил Сея на небольшую скамейку, которую мальчик как-то умудрился сделать своими руками, и задумчиво спросил: – Сколько? Сея всего трясло от боли – рубашка успела приклеиться к рубцам и когда Николай задрал ее вверх, у мальчика непроизвольно выступили слезы на глазах. – Пять... – голос Сея совершенно не слушался, дрожал, было стыдно и страшно – а вдруг Кристиан узнает? – Хотя обещали больше... Но вместо этого... – прервался, чтобы торопливо заговорить – на сколько голос позволял. – Только... Только не говорите никому, хорошо? Брат Николаи, прошу... Если брат Кристиан узнает... – Затих, сжимаясь в маленький комок и мечтая провалиться куда-нибудь под землю. Чтобы никто не видел, не слышал и не знал. И чтобы не было так больно... Русич нахмурился – с мальчишкой нужно что-то делать. В лекарню его? Нельзя. Если его увидят подручные брата Микаэля, или, не дай Бог, сам брат Микаэль, расспросов и сплетен не оберешься. Придется своими силами. – Так, малыш, давай быстро снимай все свои тряпки. – Прям здесь? – Сей растерялся. Он понимал что ему, наверное, хотят помочь, но раздеваться в саду... А если кто случайно увидит? Но в то же время, а куда еще? Нельзя что бы кто-то об этом узнал, поэтому мальчик, помедлив, потянул рясу вверх, стягивая ее через голову и морщась от боли. Следом потянулся к рубашке, почему – то краснея и стесняясь. Ему было стыдно за то, что брату Николаю приходится с ним возиться. – Давай, давай, – мужчина вытащил из кармана своей рясы небольшую непрозрачную бутыль, вытащил зубами пробку и понюхал – все правильно, граппа. Задумчиво посмотрев на одежду Сея, он сказал: – Давай сюда рубаху. А пока на, прикройся, только не одевай, – и протянул мальчику его рясу. Сей благодарно улыбнулся, хотя улыбка вышла не очень веселой, и стыдливо прижал к себе свою рясу. Сколько мужчин за последние сутки видели его обнаженным? От этой мысли у мальчика уши покраснели и он уткнулся в свою одежку, прижимая рясу к себе и замирая. Николай быстрыми движениями оторвал от рубахи несколько полос и, оценив их длину, пропитал граппой. Затем отломал от скамейки кусок деревяшки и протянул Сею со словами: – Зажми зубами. Прижав к себе боком мальчишку, мужчина выдохнул: “Ну, с Богом!” и стал поливать спину Сея граппой. Тот резко задергался, замычал, но деревяшку не выпустил. Во время экзекуции русич шептал успокоительно: “Ты молодец, еще чуть-чуть потерпи”. Потом сноровисто перевязал импровизированными бинтами, натянул на мальчика рясу и опять усадил на скамейку приходить в себя. Гладя его по волосам. Николай произнес: – Да, не повезло тебе... За что ж Кристиан тебя так? – Я принес в комнату падре цветы... – ласка успокаивала, помогала прийти в себя, мальчик постепенно стал унимать дрожь, прижавшись к мужчине – ему нужно было хоть немножко чьего-то тепла. – И немного задержался... Я просто хотел осмотреть комнату, ничего не трогал, правда! А брат Кристиан разозлился, потому что я оказался слишком близко к двери, за которой, по слухам, живет этот новенький... – всхлипнул, утыкаясь в рясу мужчины. – Он сказал, что такое со мной сделает, если я кому-то проговорюсь... Пожалуйста, брат Николаи.. не говорите никому... – Не скажу, малыш, не беспокойся, – русич продолжал гладить мальчика, а сам думал, что вряд ли Себастьян в курсе того, что сделал его помощник. И что надо бы падре просветить... – Пойдем, я доведу тебя до кельи, – Николай кинул взгляд вверх – почти полдень. – Перед вечерней я к тебе приду, проверю как у тебя дела. Да и настоя укрепляющего тебе нужно принести, негоже пропускать вечерню. Посиди тут минуту. Через некоторое время мужчина вернулся с крепкой палкой в руках: – Вот, это на всякий случай, поднимайся, пойдем. За то время, пока Николай отсутствовал, он успел еще и спрятать компрометирующий его пузырек с настоем брата Микаэля. Сей благодарно принял палку и, опираясь на нее, побрел в сопровождении мужчины к своей келье. – Спасибо большое... Что тратите на меня свое время... – порывисто обняв Николая, мальчик скрылся в своей комнате, что бы сразу же рухнуть на кровать и забыться тяжелым сном. *** Острия циркуля дрогнули и сошлись, сбивая измерение, уже десятый раз за последние четверть часа. Крошеное перевернутое изображение на полотняном экране издевательски зарябило. Отвратительно. Брат Гиральд досадливо оглядел дрожащую руку, резко сложил циркуль и с размаху воткнул его в столешницу. Затем стремительно подошел к окну и, почти уронив сложную конструкцию из зеркал и линз, сдернул плотную штору с отверстием, превращавшую комнатку в подобие камеры Обскура. После вчерашнего сообщения о грядущем визите инквизиции даже любимое занятие не могло вернуть столь потребного именно сейчас спокойствия. Гиральд задул свечи, покинув каморку, где приводил оптические эксперименты, вышел во внешнее помещение лаборатории. Изначально это был склад, примыкавший к кузне, но год назад его почистили и приспособили под мастерскую, где ремонтировались механизмы, составлялись красители, обрабатывалось стекло. Здесь же брат Гиральд проводил свои опыты, дабы подтвердить или опровергнуть то, что черпал в переводимых трактатах. Обычно прибранное насколько возможно, сегодня помещение являло глазу картину полного разгрома. На столах в беспорядке громоздились склянки с химическими препаратами, горы исписанных и изрисованных пергаментов, химическая посуда, мелкие шестеренки, винты и гвозди, миниатюрные модели механизмов. Деревянные брусья, металлические пруты, бухты канатов, кузнечная утварь мешали пройти между столами. На единственном чистом столе, придавленные собачьим черепом, лежали записи о принятых вчера податях, ожидая анализа и присоединения к общему реестру монастырского имущества. Задумчиво созерцая погром, брат Гиральд постарался сосредоточиться и еще раз вспомнить, на каком этапе “генеральной уборки” остановился в прошлый раз, и в очередной раз укорил себя в неспособности сосредоточиться на одном деле. Из задумчивости его вывел вкрадчивый скрип входной двери. Гиральд торопливо принял спокойное выражение лица и обернулся. В дверях стоял отец-настоятель, и его лицо явственно предвещало сложный разговор. – Приветствую вас, падре Себастьян! Вижу, мы оба настроены на серьезную беседу. Аббат молча кивнул, зашел осторожным, крадущимся шагом и прикрыл дверь. – Вы правы, брат Гиральд, на нас надвигается беда. Все знают, что на нас давно покушаются со всех сторон. Недавняя война закончена, и, конечно, власти выгодно, чтобы правили наши враги, – мужчина взял со стола одну из луп и глянул через нее в окно. – Ваши механизмы выше всяких похвал. Сами знаете, как я радею за развитие науки и какие деньги на это готов тратить. Но сегодня наступает тот день, когда я вынужден попросить вас прекратить на время опыты. Не потому, что я ими недоволен. Сами знаете, в прошлом году у меня работал великий магистр по ядам, занимался алхимией и даже добился результатов. Благодаря нему стало проще сплавлять металлы. И мы установили механическую молотильню. Просто следует прибрать все ваши труды и сделать вид, что вы занимаетесь здесь исключительно ремонтом водопровода. Вы понимаете, брат Гиральд? – Хвала Господу, как хорошо иметь дело с мудрым человеком! – лицо экспериментатора, окаменевшее в маске напряженного ожидания, заметно смягчилось. – Сейчас Вы изрекаете в точности то, что я сам собирался предложить. Менее всего мне бы хотелось подвергать угрозе Вашу обитель, ведь благодаря здешней библиотеке моя монография практически завершена. Если мне удастся доставить свои записи на родину, вам будет обязано не только наше францисканское аббатство, но и книжники Оксфорда и лично герцог Стаффордширский, по чьему повелению совершается мое путешествие. Видите, я уже начал разбирать свое имущество: думаю, большинство материалов удастся разместить в кузне, под видом лома и на дровяном складе. Сложнее со стеклом, химическую посуду можно переплавить, но часть линз я хотел бы сохранить, возможно ли это? И остается главный, деликатнейший момент: будет ли мне позволено временно разместить свои записи в монастырской библиотеке, в скрытом виде, разумеется, ибо, где еще можно скрыть книги как не среди книг? Аббат на все это кивнул. – Несомненно-несомненно, – подтвердил он, – есть способы спрятать часть линз. Для этого их соберите, а я уж в лабиринтах подземелий найду место для хранения. Там и монахи наши терялись, куда уж инквизиции, туда же и книги схороним. Ни к чему, если начнут проверять труды книжные. И так придется часть библиотеки от любопытных глаз убирать. Другое вот дело, брат Гиральд, в том, что ваша персона инквизиции давно известна. Придется вам сменить на время и личность. Последнее предложение аббата ничуть не удивило Гиральда: во время путешествия по италийским землям, раздираемым тайным и явным противоборством различных ветвей и сект католичества, ему не раз приходилось прибегать к подобной уловке. Нервно сцепив пальцы, мужчина снова окаменел лицом, лишь сведенные брови выдавали лихорадочную работу мысли. – Считаете, в этот раз будут проверять библиотеку? В этом случае я всецело доверяю Вашим решениям, Вы лучше знаете повадки местной инквизиции. К вечеру я соберу и упакую все ценные материалы и надпишу, кому их передать в случае моей смерти. Что до предложения сменить личность... Гиральд отвернулся к ближайшему столу и стал перебирать стоявшие на нем склянки, как делал обычно в минуты размышлений. – Это, безусловно, интересный выход. Но, выступая под настоящим именем, я, с некоторой вероятностью, смогу вступить с инквизиторами в диспут как официальный представитель своего ордена, исполняющий поручение члена королевского двора. Если же я скрою имя, кто предстанет на их суд? Вероломный еретик, обманом втершийся в доверие аббата, чтобы иметь доступ к сочинениям неверных, которые монастырь надежно хранит, дабы воспрепятствовать смущению умов? Ошибусь ли я, предположив, что кроме упомянутых прегрешений этого такого человека можно будет обвинить и в других, более мирского свойства? Монастырь же останется чист и безгрешен. Можете ли Вы привести аргументы в пользу своего предложения? Или назначите епитимью за необоснованную клевету? Мерное звяканье стекла, казалось, ставило точку в конце каждого вопроса, превращая его в утверждение. Спокойный, даже занудный тон не вязался с содержанием реплик. – Я ни в коей мере не стремлюсь оскорбить Вас, просто озвучиваю свои опасения. – Закончив рассуждать, Гиральд обернулся к настоятелю, лицо его разгладилось, явив новую маску – непроницаемого спокойствия. Только в глазах плескался лихорадочный, можно сказать, нездоровый интерес. Аббат спокойно уселся на стул среди всего разведенного братом Гиральдом бардака. – Мы с вами взрослые и образованные люди, – начал он спокойно. – И вы прекрасно знаете, откуда и каким образом я получил это аббатство, иначе бы я никогда не позволил проводить у себя столь опасные опыты. Вы знаете, за что я был осужден семь лет назад, когда покидал пределы государства... И прекрасно ведаете, что для всех вокруг значит знание. Ненависть. Только ненависть окружает тех, кто пытается обуздать и подчинить природу. Святая святых мироздания. Божественное должно быть сокрыто – такова позиция Инквизиции. Но я совершенно иного мнения. И не побоюсь сказать, я против того, чтобы человечество стояло на месте, брат Гиральд. Когда меня пытались возвести на костер, я четко понял. Лишь власть и деньги делают прогресс. У меня иного способа не было. Да, я поступаю дико. Да, мои методы дурны. И я тоже увлечен своими страстями, но ради ордена, в котором состоял почти пятнадцать лет, я готов принять любое ваше теперь решение. – Прекрасная речь! Можно даже сказать, соблазнительная... – Внезапная усмешка исказила и без того не особо гармоничное лицо Гиральда. Отлепившись от стола, он подошел к сидевшему аббату, наклонился и испытующе посмотрел тому в глаза: откровение или игра? И то и другое интересно. Делаем ставки? Бегут в будущее нити вариантов, и везде исход темен. – И знаете... я соглашусь на Ваше предложение! Так какую личину мне надлежит надеть? – Монаха. Обычного монаха. – улыбнулся аббат, поднимаясь, – и гореть мы будем вместе, если наши тайны раскроются. Потому верьте мне. Себастьян обошел Гиральда и, не попрощавшись, вышел на улицу. Инквизиция была все ближе. Что ж, простое решение позволяло не плодить сущности без надобности. Отныне бывшие побочными занятия – ведение реестра монастырского имущества, надзор за работой трапезной и ремонт хозяйственных механизмов – станут основными. Добропорядочный брат-келарь постарается явить подобающие христианские добродетели и неукоснительное соблюдение монастырского устава. Какие плоды принесет такая тактика и насколько честен аббат – покажет время, решил Гиральд. Пока же надлежало завершить начатое и уничтожить лабораторию. Два экземпляра монографии были почти собраны. Осталось только приложить последние выписки и результаты опытов и упаковать рукопись в промасленную кожу, приложить к каждому свертку набор отобранных линз, упаковать еще раз. Один – аббату, второй – в личный тайник. Последний штрих -сопроводительное письмо к аббатскому экземпляру рукописи. Что же касается тайника – письмо, в котором шифром говорилось об его устройстве и расположении, было отправлено настоятелю родной обители еще полгода назад. Милостью Господа, рано или поздно исследование дойдет по назначению. Покончив с самой важной частью работы, Гиральд принялся разбирать с оставшимися предметами и материалами. Следовало бы завтра попросить себе в помощь несколько монахов, чтобы перетащить наиболее громоздкие вещи. И не забыть предложить освободившуюся от реактивов химическую посуду брату Микаэлю – тот как раз привез новые травы, и лишние емкости для лекарств были бы, наверное, кстати. 13 Кристиан поднялся в келью Луиса за полчаса до обедни и, влетев в двери грозной тенью, скомандовал: – Собирай вещи, и идем со мной. Никаких вопросов. И живее. Луис оторвался от книги и изумленно поднял на Легрэ глаза. Неужели тот милый мальчик рассказал о мыслях о побеге? Сердце моментально пошло вскачь. Юноша медленно поднялся из-за стола. – Но я обещал падре до вечера дописать вторую главу. – начал он. – У меня и вещей никаких здесь нет, растерянность сменилась испугом, а испуг – ожиданием чего-то ужасного. Легрэ размашисто подошел к Луису, забрал у него из рук книгу и, положив ладонь на щеку, заглянул в лицо. – Никаких “но”. Я тебе все потом объясню. Позже. Сейчас бери рисунки, книги свои и идем со мной... если хочешь конечно, когда-нибудь воином стать. А нет – так нет, твое право. – Хорошо, – Луис быстро собрал книги и уже исписанные листы бумаги и направился к выходу за Легрэ. Он не понимал, что произошло за это утро. И задавал себе постоянно вопросы, которые не имели ответов. Днем пришел аббат Себастьян. Принес книги, вел беседу о смирении, мягко требовал исполнять все положенное благочестивому отроку, а теперь его куда-то вел Кристиан, который свернул из основного коридора и внезапно открыл дверь куда-то вниз. Эта лестница находилась за отодвинутой в сторону каменной стеной. – Я надеюсь, ты хорошо выспался, Луис? – спросил Легрэ, жестом приглашая герцога войти внутрь. – То, что ты поел, меня очень порадовало. – Куда ведет эта лестница? – вопрос был произнесен чуть ли не с дрожью. – Что значит это странное перемещение? Я наказан за что-то? – Нет, – Легрэ всмотрелся в голубые глаза странным тягучим взором, легко провел ладонью по плечу юноши и мягко добавил: – Так надо, Луис. Наберись терпения. Сейчас мы поговорим, а потом ты сможешь выйти погулять. Но сейчас мы поговорим. – Здесь поговорим? Или... – взгляд коснулся полумглы лестницы. – Это ведь подвалы? Лабиринт. О котором все знают. – Ты боишься? – искренне спросил Кристиан и ему не нужен был ответ – он его знал. – Там ты не будешь сидеть весь день взаперти. Там мы сможем упражняться и свободно разговаривать. И там тебя не найдут слуги короля, если кто-то из них вдруг вздумает проникнуть в монастырь в свите инквизитора. Луис согласно кивнул и ступил во тьму, некоторое время они спускались в темное безмолвие, а потом шли по коридорам, пока не оказались перед дверью и мужчина не отпер ту большим старым ключом, висевшим у него на связке. Юноша вошел внутрь с опаской. Все же одна тюрьма сменилась на другую. Пленник положил книги на стол и обернулся на Легрэ с факелом в руках. – Немного неуютно, правда? – сказал тот, осмотревшись, словно сам был здесь впервые. Кровать с пологом из дорогой саржи, стол, два стула, деревянный стеллаж, камин, маленькое полукруглое окошко под самым потолком и подсвечники в стенах – все это выглядело серым и тоскливым, заброшенным. Кристиан воткнул факел в держатель у двери, зажег несколько свечей, чтобы стало светлее. – Тебе придется пожить здесь некоторое время... но ты должен будешь это вытерпеть, если тебе нужен результат. Луис сел на кровать. Матрас был новый, только что застеленный белоснежной простыней. Подушки пахли солнцем. Мужчина растопил камин. И огонь здесь пылал уже не меньше получаса, уничтожая сырость. – Хорошо, – вновь согласился Луис. – Я потерплю, – тягостное состояние росло, а огромный мужчина в маленькой комнате занимал так много пространства. – Значит ли это, что ты мне доверяешь? – Кристиан поставил табурет напротив Луиса и сел на него верхом, подтянув до колен рясу, чтобы ее полы не мешались. Синие глаза по обыкновению пристально и откровенно разглядывали юношу, и Легрэ снова признавал, что тот хорош. Где-то в животе удовольствие свернулось в сладкий клубок и тихо дрожало, не выдавая себя ничем. – А у меня есть выбор? – под пристальным взглядом синих глаз Луис постепенно терялся. Кристиан смотрел на него уже несколько минут, почти не моргая, так странно, так долго...- Вы хотели заняться со мной искусством боя... Когда? – наконец спросил, он нарушая тишину. – Ты начинаешь задавать вопросы по существу, мальчик, – немного разочарованно вздохнул Легрэ, и могло показаться, что это разочарование не имеет под собой никаких причин, но причины были, и чем дольше Кристиан находился рядом с Луисом, те больше понимал, что хочет его. Конечно, в этом не было ничего нового – Легрэ всегда любил юных хорошеньких монахов и его не терзали муки совести, даже когда он брал кого-то силой, а вот сейчас почему-то неприятно свербело внутри. Кристиан усмехнулся и скрестил руки на груди. – Хоть сегодня вечером начнем. Если ты терпеливо дождешься меня. А пока я хочу, чтобы ты очень серьезно обдумал свое положение. Да, в этих стенах тебя тоже придется запирать попервой, но дважды в день ты сможешь выходить на улицу. Разумеется, пока здесь нет инквизитора. У меня тоже нет иного выбора, как попробовать довериться тебе. Пообещай мне, что не попытаешься сбежать. – Сбежать? – теперь юноша задрожал, воспоминание о мальчишке заставили его густо покраснеть. – Как я это сделаю, если вы утверждаете, что везде ваши люди? – Луис сжал ткань рясы на коленях. – Я обещаю вам, что не сбегу. – Хорошо, – кивнул Легрэ, а потом улыбнулся: – Снимай одежду и иди сюда. – Что? – Луис подумал, что вероятно ослышался, сглотнул. – Зачем? – Как зачем? – Легрэ пожал плечами и неприятно прищурился. – А зачем будущему воину раздеваться? Хочу посмотреть на твои мышцы... в прошлый раз как-то не успел разглядеть. Юноша потянул прочь пояс. Бросил его рядом на кровать, затем снял рясу. Собрал волосы, которые рассыпались по плечам, назад. Теперь он остался в одной рубашке. – Ее тоже снимать? – спросил с сомнением. Синие глаза смотрели, не мигая, опять жуткий холодок. Луис развязал тесьму. Блеснула золотая цепочка на груди. Рубашка тоже оказалась на кровати. Насмешливо приподняв одну бровь, Легрэ то ли забавлялся, то ли наслаждался тайно. Дважды его взгляд скользил по юному телу от пят до лица и обратно, дважды возвращался к голубым глазам. – Странно, что ты совсем не боишься повторения того, что было в прошлый раз, – в конце концов произнес он, встал, отодвинул табурет в сторону ногой и шагнул к Луису. Пальцы поднялись в воздух и едва ощутимо коснулись обнаженной груди, замерли, будто боясь обжечься. Кристиан стал серьезен: – Это ты такой смелый от природы или дело в чем-то другом? В голубых глазах опять появился скрытый испуг, сменившийся настороженностью. Прикосновение к коже было нежным, а слова ядовитыми и обжигающими. – Я... вы... – Луис поднял голову, еще больше теряясь. – Отойдите! – твердо ответил он. – Даже не подумаю, – сказал Кристиан низко и, взяв Луиса за запястье, согнул его руку в локте, разогнул и снова согнул. – Напряги мышцы, – приказал он, скептически разглядывая тело юноши, точно вещь на рынке. – Зачем это? – непонимание росло вместе с животным страхом близости. Где-то внутри жадно скребся маленький зверек. – Я и сам знаю, что не воин. Вы... Прекратите эту комедию... – Луис выдохнул. – Обучить меня военному искусству невозможно. Я не идиот. – Идиот, – без обиняков резюмировал Кристиан, заходя за спину Луиса и расправив руками его плечи. – Идиот, каких мало, если думаешь, что я тут с тобой в игры играю. Хотел бы, давно тебя поимел и подписать бумаги бы заставил, и замучить тебя до смерти мог, – Легрэ развернул юношу лицом к себе, склонился губами к губам и не коснулся. – Думаешь, я хочу тебя? – Что? – Луис терпел все эти странные манипуляции до того, как к нему склонился Легрэ, и едва не поцеловал. Инстинкт заставил юного герцога отклониться назад. – Вы опять меня провоцируете? – Я знаю, чего ты боишься, – ответил Легрэ беспристрастно, – и я уже учу тебя выдержке, ставя лицом к лицу перед твоими страхами. И я буду делать это до тех пор, пока ты не перестанешь бояться. Сейчас тебя можно на что угодно вынудить – только раздвинь тебе ноги и пригрози внушительным естеством. Но лишь тогда, когда этим от тебя невозможно будет ничего добиться – ты станешь настоящим воином. Ты легкий и гибкий. Против любого врага твое преимущество скорость, точность удара, расчет и молодость – это заруби себе на носу. Легкий клинок в твоих руках может стать смертоноснее секиры варваров, опаснее бастардов рыцарей и ножей цыган. Ты можешь стать воином, Луис, но только единожды поборов свой самый сильный страх. Дыхание отпустило... Выдохнуть бы и перестать дрожать. Синие глаза. Не страх... Совсем другое. – Могу я одеться? – юноша ожидал от Кристиана, чего угодно, но он оказался не просто воином, ушедшим в монастырь, или плебеем... В нем была сила иного свойства, которая манила, как на свет. Объяснить себе герцог этого не мог, да и не желал. Пусть всякое даже малое сомнение останется при нем. – Я рад, что по вашему не так плох, брат Кристиан, – отвернуться и в глаза не смотреть. – Одевайся. – Легрэ кивнул и отошел к камину. Сложив руки на груди, он долго смотрел в огонь, хмурился и никак не мог избавиться от навязчивой мысли о юном теле герцога. В конце концов, Кристиан почувствовал себя уставшим, ему уже даже не хотелось подниматься наверх и наказывать брата Микаэля. Юноша спешно оделся. Небеса! Как же ему было не по себе. – Значит, будем заниматься, – словно сам себе подтвердил Луис, а потом поднял глаза и обнаружил, что Кристиан его словно и не слушает. Смотрит завороженно на пламя и молчит. Герцог снова сел на кровать. Прошла, наверное, четверть часа. И Легрэ вдруг снова бросил взгляд на юношу. А у того вновь поднялось это дурацкое чувство в груди. Если он так и будет смотреть... каждый раз... – Как я понимаю, твой отец не слишком заботился о том, чтобы научить тебя держать клинок, – помощник аббата медленным шагом пересек комнату, остановился перед одним из светильников в стене, задумчиво провел пальцами по почерневшей меди сверху вниз. – Почему интересно? – Я готовился стать послом или занять высокое положение при дворе, – ответил Луис, пожимая плечами. В нашем роду лишь дядя какое-то время служил. Я мог лишь наблюдать за тренировками. Иногда и сам... пытался. Учиться надо у мастеров, брат Кристиан. – Ну, я не мастер, – усмехнулся Кристиан, рукой поманив Луиса к себе. – Но кое-чему обучу. Завтра принесу пару деревянных клинков, а сейчас просто покажу пару хитрых приемов и хочу, чтобы ты к завтрашнему дню их хорошенько обдумал и усвоил. Юноша приблизился. В шаге он остановился, выжидая. Если смотреть на каждое движение Кристиана, то понимаешь, что за рясой скрыта великая мощь. – Я готов. Легрэ отнесся к готовности юноши с долей иронии, но ерничать не стал. Он зашел Луису за спину и, обняв его сзади, сцепил свои руки в крепкий замок таким образом, что юноша не только не смог бы пошевелиться, но и вздохнуть толком. – Сейчас я тебе расскажу, как выпутаться из такого захвата, – прошептал Легрэ над ухом, сжимая Луиса в тесных объятиях. Руки у помощника аббата были сильными, как у настоящего воина. Казалось, сожми они хрупкого мальчишку чуток сильнее – и точно раздавят, сломают, подчинят. – Я сильнее тебя, выше ростом. Ты слабее и вырваться не сможешь, как не брыкайся. Луис задохнулся от стальных объятий. Его трясло от горячего дыхания Кристиана. Ноги слабели. Пальцы похолодели, а сердце жалобно забилось в груди. Юноша дернулся, но бесполезно. Хотел паниковать, но ведь его учат. Не стоит пугаться. Не надо проявлять своих эмоций. Волос снова словно коснулось дыхание. Словно Легрэ втягивал аромат, изучал, привыкал к нему, как огромный хищник. Поймавший желанную добычу. – И что я должен сделать? – Есть несколько вариантов, как избежать такой ловушки, но ее проще предотвратить, чем выпутываться, – Легрэ говорил мягким вкрадчивым голосом, чуть прикасаясь щекой к волосам Луиса и получая от этого особое тонкое удовольствие, сравнимое с ароматом первых роз или с примесью терпких трав в пелене дождя. – Когда тебя так хватают, ты должен быстро набрать полную грудь воздуха, до предела, сколько сможешь и успеешь, а когда человек ухватит тебя, как я сейчас, резко выпусти воздух из легких и выскальзывай вниз. Перед этим ты можешь ударить пяткой по голени врага – где-то посередине между ступней и коленом есть болевая точка. Это заставит противника ослабить захват. Ну а если тебе не удалось ничего из этого, то остается последнее средство... Луис ощущал, как руки скользят по его груди, ноги все же подкосились. Он попытался набрать воздуха в грудь, но захват стал еще сильнее, его тянули к себе, прижимали, дышали им, желали его – так очевидно, так жарко. – Средство? – сглотнул Луис, пугаясь своего пропавшего тихого голоса. – Я расскажу тебе... позже. А пока я хочу понять, что ты чувствуешь, Луис. Ты боишься? – Легрэ удержал юношу в своих объятиях, которые сделались не столько грубыми, сколько страстными. Все это было странным для Кристиана, до этой минуты он не допускал мысли, что может нравиться сыну герцога. Такие люди, как Легрэ, не вызывали в других ничего, кроме страха, ненависти, отвращения – к этому он привык и даже научился наслаждаться. Но Луис странно реагировал на их близость, и если он боялся, то боялся необычно, что сейчас поставило самого Кристиана в тупик. – Что с тобой? – Легрэ коснулся неподвижными губами виска юноши. Ответить, когда тебя обнимают столь нежно? Юноша не понимал, что же это такое происходит, стоит Легрэ коснуться его. Страх? Нет, совсем не страх, а словно в груди, в животе, в пальцах пляшут шальные огоньки, и вот так трясутся проклятые колени, просто ходуном идут. – Вы... почему позже? – губы мужчины, скользнувшие по лбу, лишали разумения. Вчера он целовал его у стены, теперь вот гладит, сминает всякие мысли, завел в темницы, утащил, как к себе в темную нору, чтобы никто не видел. – Я не знаю. Ничего не происходит... – еще одно сладкое касание виска, дыхание Луиса сбилось. Только бы не видеть синих глаз. – Да ну? – не поверил Кристиан, и после короткого томительного замешательства, ослабил захват, провел рукой по груди Луиса вверх, по шее – к подбородку, повернул его голову вбок, и коротко выдохнув: “Давай – на ты”, накрыл губами губы. Изумительное в своей сладости ощущение, охватившее его затем, заставило замереть, не настаивать, но и не отпускать, ненавязчиво поглаживать подушечками пальцев нежную шею. Легрэ из-под полуприкрытых век наблюдал за Луисом и ждал подтверждения своей догадки. Луис замер от того, что мужчина его поцеловал. Развернул к себе, завладел ртом, скользнул по нему нежностью. Губы его были горячими, мягкими не в сравнение с пальцами, огрубевшими от работы, что теперь ласкали шею. Юноша хотел отстраниться, но талию обвила рука. Герцог открыл глаза – широко, сталкиваясь со взглядом Легрэ, таким внимательным и изучающими. Развернулся. Ладони уперлись в широкую грудь. Казалось, это мгновение длится вечность. “Он понял, что я его не боюсь, – подумал Луис. – он... знает...” Губы Кристиана стали более настойчивыми, а вторая рука поползла на затылок. Легрэ смелел в своих прикосновениях отнюдь не с монашеским воздержанием, и его удивляло: неужели этот юноша боялся мужских ласк, бежал от них? И если это так, почему сейчас он позволяет касаться себя ему, Кристиану? Но вывод, который напрашивался сам собой, казался Легрэ невероятным, таким же нереальным, как явление Богородицы в аду, и Кристиан очень хотел думать, что Луис просто терпит его ради своей свободы. Игнорируя слабое сопротивление, Легрэ долго и страстно целовал мальчишку, упиваясь своей властью и его беспомощностью. Их силуэты слились в единую тень на стене, нетерпеливо подрагивали в свете свечей, и на свет рождалась новая тайна, принадлежавшая только им двоим. Им, и еще падре Себастьяну, но о последнем Луис не должен был узнать никогда. Легрэ слегка подтолкнул Луиса к стене, прижал собою к холодной кладке и ненадолго оторвался от его губ, чтобы глотнуть воздуха. – А теперь отойдите, – голубые глаза были безумно яркими. Сумасшедшими. Юноша отвернулся. Два месяца в нем укреплялся не страх к ужасному монаху, как все говорили, а нечто совсем иное. То, что недостойно ни герцога, ни наследника рода. Этот человек сейчас нагло пользуется властью, но Луис не позволит ему подумать... Хотя он уже... думает именно так... – Отойди, Кристиан. – перейдя на “ты”, подтверждая догадки, переходя границы, Луис одновременно отталкивал от себя монаха. Легрэ раздраженно перехватил руки Луиса и прижал его запястья к стене, удерживая, а может настаивая на том, чтобы его выслушали. – Назови меня по имени еще раз, – сказал он, точнее попросил, покрывая поцелуями шею, чувствуя губами, как бьется жилка под тонкой горячей кожей. – Отойди... – губы стали горячими и теперь настойчиво выжигали поцелуи на коже... – Кристиан... отойди... – горячее тело придавило к стене, заставляя вновь испытывать странную слабость. – Назови мне хотя бы одну вескую причину, по которой я должен это сделать, – глухо отозвался Легрэ, потом губами прихватил мочку уха, дразня, соблазняя. Он никого и никогда не соблазнял, не добивался – только брал, и чаще даже без всяких прелюдий. А Луиса хотелось уговаривать, покорять, сминать его неуверенное сопротивление потому, что оно было слабым, фальшивым и таким сладостным. – Твоим тренировкам кое-что мешает, мой мальчик, – прошептал Кристиан в волосы Луиса у виска. – Тебе необходима разрядка потому, что если ты каждый раз будешь млеть от моих прикосновений, как сейчас, мы немногого добьемся... Помнишь, я говорил тебе о страхе... Переступи через него, Луис. Переступи и стремись дальше. Ты боишься того, к чему тебя влечет. Самое время поучится признавать свои желания и слабости перед самим собой. Луис молчал, упиваясь касаниями, поцелуями, голосом, присутствием своего пленителя, а когда руки отпустили запястья, коснулся лица, провел по шраму. По скуле. – Если я пойду на поводу своих слабостей, я себя не прощу, – сказал, продолжая вести пальцем по подбородку Легрэ. – Ты опасный человек, Кристиан, но я тебя не боюсь. Можно бояться боли. Можно бояться смерти, действий, не человека... Не тебя... – он обвил шею сам не зная зачем, потянулся вверх. – А теперь закончим на этом. Я не боюсь тебя... Ты и так знаешь... ты чувствуешь... – Как это странно, черт возьми, – задумчиво прошептал Легрэ в губы юноши, глядя со слабой усмешкой в его голубые глаза. – Но нам определенно нужно что-то делать с этими порывами. Ты согласен, Луис? – Что именно сделать? Позволить себе отдаться тому, что нельзя.... Сейчас? Ты хочешь этого, Кристиан? Ты вчера говорил, что я лягу под любого, кто меня сильнее... – юноша прищурился. – Ты и теперь так думаешь. Я ведь пленник. А я тебя помню. Там, в городе. Ты был стражником.. Мне тогда от силы девять лет исполнилось. Ты вытянул меня из ледяной трясины... У дороги... Помнишь? Легрэ нахмурился, пытаясь припомнить нечто подобное. Да, он вытащил какого-то мальчонку лет шесть-семь тому назад, но уж скорее от нечего делать, чем по доброте душевной. Да и пьян он тогда был. По трезвой голове ни за что бы не потянуло геройствовать. А его оказывается, запомнили. – Хочешь сказать, что подобные ласки тебе противны? Что я, пользуясь твоей беспомощностью, тебя принуждаю, а ты позволяешь делать с собой это из чувства благодарности? – Кристиан отстранился и, скрипнув зубами от досады, посмотрел на стену перед собой холодным жестоким взглядом, словно синева его глаз подернулась льдом. – Очень мило, герцог. Польщен вашим вниманием. – Кристиан посмотрел на юношу серьезно и пристально. – Когда у тебя нет возможности вырваться из объятий противника, – с горькой улыбкой сказал он, – помни о том, что у тебя руки свободны по локоть – хватаешь за яйца своего врага, и вот она – свобода. – Я не сказал, что противен, Кристиан, – Луис повернул голову мужчины к себе, теперь его щеки просто полыхали. – Я тебя каждый день видел потом. Каждый день... – залепетал он, пока ты не исчез. Вот уж не стремился я думать, что ты из доброты душевной сделал. Так, вытащил щенка... – теплые губы коснулись щеки. Юноше было сладко, так сладко, что всего трясло. А и пусть, даже так – на мгновение одно. – Мальчишка, – фыркнул Легрэ, прикрыв глаза и отпустив руки вдоль тела, но знал бы кто, как тяжело ему это далось. – Привык, что с тобой все носятся... Не надо со мной играть в такие игры, Луис. Не со мной. Юноша и отступил бы, но стоял у стены, а потому выскользнул. Довольно на сегодня признаний и унижений. Слишком уже далеко зашло. Да еще видеть каждый день. Теперь надо надеть надменность, которой учили. Холодно. Слишком стало холодно. Герцог стоял к монаху спиной. А потом и вовсе шагнул к столу, сел и начал разбирать оставленные недавно записи. Кристиан долго смотрел в спину юноши, но золотые пряди его волос, рассыпавшихся по лопаткам, и ему не хотелось больше ничего говорить. Что ж, видимо, они только что все решили. В груди у Легрэ просыпалось привычное остервенение от непонимания, почему он не может просто-напросто причинить Луису боль. Неужели он, Кристиан Легрэ, попался в силки этого слабого мальчишки? Бред! Чушь! Ерунда какая-то! Но как бы Кристиан не убеждал себя в этом, ему сейчас было жаль, что между ним и Луисом ничего не случилось, а теперь и не случится. Легрэ дал себе слово, что ни при каких обстоятельствах и никогда не возьмет Луиса, даже если тот сам будет просить, даже если Кристиану приставят нож к горлу. Он не овладеет сыном герцога ни в похоти, ни по любви. – Ты должно быть, голоден, – Легрэ направился к двери. – Я принесу тебе обед, а потом можешь сходить в сад или в библиотеку, если захочешь. – Спасибо, – Луис не поднял глаз, но когда мужчина вышел, он в клочья разорвал испорченный только что лист и бросил его в огонь. Никогда он не позволит себе больше показывать что-либо. Странное и ненужное – это надо отбить палками по рукам, как делал отец. Юноша встал, снял с себя кожаный ремень, положил кисть на кровать и с размаху ударил с такой силой, что из глаз брызнули слезы. Легрэ вернулся через час, принес на чеканном серебряном подносе луковую похлебку, ржаных булок, фруктов и вина в мехах, поставил все на стол и, коротко взглянув на юношу, стал расставлять глиняные тарелки и чаши. Он не сразу понял, что его насторожило во внешности герцога. Кристиан резко повернулся и уставился на руку Луиса, на тыльной стороне которой багряной полосой проступал след от удара. Луис сдержанно кивнул, выражая тем самым благодарность, отложил прочь рисунок и книги и подтянул к себе поднос. Он ел без аппетита и не поднимал глаз, словно Легрэ нет в комнаты. А когда все было съедено и выпито, то встал из-за стола. – Теперь мне позволена прогулка? – спросил, продолжая глядеть в пол. – Ну, идем, – сухо ответил Кристиан. Он был холоден так же, как и был настойчив пару часов тому назад, но он злился. Что случилось с рукой Луиса, догадаться было не сложно, а Легрэ не выносил такого глупого членовредительства. Когда бьют другие – это одно, а когда сам себя... Поднимаясь по лестнице в коридор, Кристиан мысленно все больше распалялся. “Глупый мальчишка! – ругался он про себя. – Болван! Идиот! Додумался же до такого! Черти дернули меня за него взяться... Ненавижу!” Кристиан так думал, но понимал, что эта – новая и такая незнакомая ненависть сильно отличается от той, с какой он мучил и истязал монахов монастыря, с какой привычно относился ко всем людям за исключением самого себя и Себастьяна. А над монастырскими садами светило солнце, летали ласточки и воздух пах цветущими персиками так, что кружилась голова! Среди этого всего Луис походил на сошедшего с икон ангела, а Легрэ, к сожалению – на самого себя. Угрюмый и молчаливый, он привел юного герцога к увитой плющом беседке с конусной крышей и двумя выходами – в окружении сиреневых кустов она почти терялась. Луис сразу туда забрался и уселся с книгой. Он сидел молча и читал, продолжая делать вид, что совершенно не замечает Кристиана. Рука болела ужасно, она даже шевелилась с трудом, но юноша делал вид, что ничего не произошло. Это его дело. Не монаха. Сто раз себя следовало укорить за глупый поцелуй и еще сказанные вслух слова. Тюремщик и его пленник. Вот кто они такие. Луис все же посмотрел вдаль, не оборачиваясь на монаха. В сиреневые бутоны деревьев, вдохнул свежего воздуха. А потом через полчаса встал. – Я думаю, пора возвращаться, – и вышел на дорожку. Не глядя на Кристиана. – Ты уже нагулялся или в камере тебе уютнее? – поддел Легрэ в спину и был рад тому, что мальчишка не видит его серьезных глаз и лица, на котором не было даже тени усмешки. – Я устал, – тихо отозвался Луис. Пусть проводит и уйдет наконец. Чтобы только его не видеть. Глаза поднялись на небо. И юноша ускорил шаг. Легрэ все-таки усмехнулся и обогнал Луиса на два шага. – Устал от собственной дурости? – Кристиан резко развернулся, ухватил юношу за пострадавшую руку и поднял ее перед его глазами. – Что это? – прошипел он, выходя из себя, а на следующих словах срываясь на крик: – И ты еще собираешься воином стать?! После каждой неудачи в жизни будешь себе по пальцам бить или что?! Руки калечить захотелось, калечь, только про меч забудь тогда, и про все остальное! Ты склонен к самобичеванию? Истинный служитель веры! Монах! Смотреть противно! – Это не ваше дело, – Луис выдернул руку. – Исполняйте ваши обязанности и в душу мне не лезьте. -В душе все кипело от злости на себя. Глаза поднялись и столкнулись с синим взглядом. Яростным и негодующим.