Монастырские

Мои дедушки Революцию 1917 года встретили по-разному. Один, будучи зажиточным крестьянином, отнёсся к большевистским преобразованиям критически, другой, из бедняцкой семьи, – положительно. Один ушёл к белогвардейцам, другой воевал за красных. У обоих были красноречивые, говорящие о богатой религиозной истории дореволюционной Руси, фамилии. Дедушку по отцу звали Сергеем Поликарповичем Монастырским. А дедушку по матери – Иваном Николаевичем Боголюбовым.

Сергей Поликарпович Монастырский критично относился к собственной фамилии и любил рассказывать легенду, что на самом деле он – потомок настоящего декабриста, знаменитого Улыбышева, одного из участников нижегородского декабристского общества «Зелёная лампа». А фамилия Монастырский откуда взялась, это и для него загадка. Тут дед делал большие глаза и крестился сложенными в дулю пальцами. Вокруг смеялись, а моя боголюбивая бабушка в гневе выходила из комнаты, подальше и от мужа, и от прочих нехристей, как она называла мужниных друзей, любителей посудачить за самоваром воскресным вечером. Скорее всего, говорил Сергей Поликарпович, кто-то из предков получил эту антисоветскую фамилию при выпуске из духовной семинарии.

Вспоминать же о церковных корнях своей родословной дед не любил. Хотя в узком семейном кругу не отрицал, что «есть у нас среди родни свой поп». «Но с фамилией Монастырских это не связано». Дед говорил, что попа зовут Антоний и доводится он Сергею Поликарповичу племянником. Отношений с ним Сергей Поликарпович не поддерживал и разговоров об этом человеке в семье не поднимал. Жил Сергей Поликарпович так, как приказывала партия. А партия, известное дело, не была расположена к общению с церковными элементами.

Впрочем, сведения о таинственном племяннике деда нет-нет, да и просачивались. Это обычно случалось в семейном кругу, за праздничным столом, когда всем было тепло, уютно, пили чай, вспоминали жизнь… Так постепенно и сложилось общее родственное понимание жизненной истории о «попе Антоние», а также о его духовном покровителе схиархиепископе Антоние и их личной дружбе с самим Сталиным.

Сказ об Антонии

/записала подруга Веры Монастырской – Катя Небылица/

1. Исповедь

Сегодня  Антон загружен делами. Уединился за ширмой на детской половине комнаты.

– Антон, а что ты там делаешь? – мама пытается заглянуть в детскую.

Бросившись к занавеске, Антон держит ее руками. Громко говорит:

– Мама, сюда нельзя. Идёт служба. Я – батюшка.

Подбегают другие дети. Шёпот, шорохи, мама что-то вполголоса объясняет.

Дети кричат:

– Мы тоже хотим в батюшку играть!

– Нет! У меня всерьез. А вы смеяться будете.

Слышны возня, хихиканье, спор, хныканье. Приближается стук бабушкиной палки.

Свистящий шёпот обещает новую игру. Радостный визг, прыжки, бабушкино кряхтенье (это означает, что кто-то повис на бабушкиной шее), чмоканья (это поцелуи в бабушкину щёчку) и басистые смешки (это бабушка). Топот ног и шарканье тапочек всё тише, и вот уже на другой половине дома отдаленные взрывы детского хохота и повелительные возгласы взрослых. Антон прислушивается, бросает строгий взгляд на занавеску и возвращается к служебным обязанностям:

– Аминь.

На полу рассажены в рядок игрушки.

– Коля. Твоя очередь.

Накидывает на куклу салфетку, слушает, крестится, бормочет:

– Ох-ох, стыдно! Как плохо ты себя вёл. Чтобы в последний раз такое было!

Поет тоненьким голосом, ходит по кругу и покачивает кадилом, связанным бабушкой из пряжи от дырявых носков:

– Господи, помилуй… Господи, помилуй….

На Антона с иконы смотрит Бог.

Крестится, встает на колени и, склонившись до пола, шепчет:

– Прости, я маму не слушался.

Приподнявшись, встречается с проницательным взглядом Господа, зажмуривается и, уткнувшись лбом в коленки, продолжает:

– Сделай так, чтобы я слушался маму. И чтобы мама не сердилась, когда я ее не слушаюсь.

Перед сном, после маминой сказки и общих семейных молитв, Антон говорит:

– Мне надо на исповедь.

– Что-то случилось?

– Да!

– А мне можешь сказать по секрету?

– Я ни разу не исповедовался. Это грех!

– На исповедь дети начинают ходить с семи лет. Вот когда тебе будет семь лет, тогда и на исповедь.

Молчит, думает над мамиными словами. Спустя время, когда все уже засыпают, у маминой подушки раздается шёпот:

– Мама, ты спишь?

– Да.

– Нет, не спишь.

– А что?

– Сколько ждать, чтобы семь лет исполнилось?

– Два года.

– Это два лета, две зимы, две весны и две осени?

– Примерно так.

– Грехов же сколько накопится!

– Ну, хорошо. Через два дня – суббота. Перед вечерней службой попросим батюшку, он тебя исповедует. Раз грехов много – тогда, конечно, ты прав.

В оставшиеся до церковной службы дни       Антон чертит на бумажном листике какие-то условные знаки, спрашивает у мамы, скоро ли суббота.

В субботний день мама вынимает из сундуков наглаженную чистую одежду, все, кроме папы («Папа всегда занят», – думает Антон), готовятся к поездке в монастырь.

Антон берет из-под подушки записку, исписанную одному ему понятными каракулями.

Мама с Антоном уходят раньше остальных, надо успеть до службы.