Моника 2 часть (ЛП)

Движимая неудержимой силой, Моника вновь встала перед судом, уклоняясь от Ренато, который попытался ее остановить, крикнув во весь голос, поскольку ее совесть не могла молчать:

- Это слова. Подойди сюда, Колибри, подойди! Сеньоры судьи, сеньоры присяжные, не на словах, а на деле я покажу вам. На плоти этого ребенка отмечены следы варварства Ланкастеров, и никакое слово не скажет лучше, чем эти шрамы. – Резко она сорвала белую рубашку с Колибри, показывая ужасные следы жестокости, которые когда-то заставляли вздрагивать от слез. – Это самое ясное доказательство! Самое тяжкое обвинение против Хуана. Задача любого честного человека – не отворачиваться от этого зрелища.

Моника отвела в сторону испуганного мальчика, пробежала сверкающим взглядом по замолчавшей трибуне, пораженной и взволнованной, и не глядя на Хуана, повернулась к Ренато:

- Я уже сказала на суде, что Хуан не знал о существовании моего приданого, скромного и нетронутого. Я оплачу долг, в котором обвиняют Хуана в злоупотреблении доверием. Я дала торжественное обещание присутствующим здесь кредиторам, выплачу все до последнего сентаво. Я уповаю на правосудие, не такое, как у вас, сеньоры присяжные, как буква закона, наказывающая вслепую, а на человеческое сочувствие, которое применяет этот закон для каждого человека, каждого сердца, для каждого случая. Он не сопротивляется, не хочет защищаться, но я прошу справедливости. Человеческой справедливости для обвиняемого!

- Тишина! Хватит! – взывал председатель. – Судебный пристав, попросите публику соблюдать порядок и тишину, или я решу освободить зал. А что касается вас, сеньора де Мольнар, сделайте одолжение, покиньте зал. Суду нужно продолжать без перерыва.

Как сомнамбула, покидала Моника широкий зал суда; она обернулась в дверях, чтобы взглянуть на Хуана, но отвела в сторону потрясенные глаза, сжигаемая ярким огнем, показавшимся в глазах странного мужчины. Глаза, которые она всегда видела холодными и надменными, печальными и насмешливыми, отражавшими боль и грусть мира, теперь блестели жарким блеском благодарности, почти восхищения.

- Ты… здесь!

Дернув головой, Моника отшатнулась. Ничто в мире не могло ударить ее так сильно, как присутствие Айме у окон, выходящих в зал суда.

- Я уже слышала, как ты защищала Хуана. Ты получила столько восхищения. Видела, как он смотрел на тебя. Знаешь, у тебя дар все улаживать. Ты необычайно изменилась, и тебя уже нельзя назвать Святой Моникой.

- Замолчи! Хватит! Я не собираюсь тебя терпеть! – гневно выразилась Моника.

- Полагаю, тебе приходилось многое выносить. Я знаю Хуана. Он не рыцарь Круглого Стола. Наоборот. Не родилась еще женщина, которая посмеется над ним.

- Ты замолчишь наконец? Проклятая, подлая!

- Хватит! Не тебе меня оскорблять!

- Этого еще мало, Айме. Ты пала так низко. Что ты здесь делаешь? Зачем пришла сюда, забыв обо всем: обязанностях, имени, клятвах, данных тобой у подножья алтаря, которые ты полностью растоптала; клятвах, данных мне, ради нашей матери?

- Но по какому праву?

- Посмотри на эту бумажку. Узнаешь ее, да? Это ты написала. Я узнала почерк, твои духи, бесстыдную манеру выражаться.

- Кто дал тебе эту бумагу? Откуда ты взяла ее? Не сомневаюсь, ты бы всей душой пожелала что-нибудь сделать мне, чтобы уничтожить, – высказалась Айме со свирепой насмешкой.

- Ты уничтожена своими поступками и действиями. Зачем пришла на суд? Почему так пишешь Хуану, когда цена моей жертвы перечеркнула твое прошлое?

- Цена твоей жертвы? Ай, сестра, мне кажется, жертва не такая уж и большая! Если нет, почему же ты так защищаешь Хуана?

- Я защищаю его, потому что он благородный и искренний, потому что он сжалился надо мной, потому что в любом случае я его жена. Потому что спасаю тебя, когда ты решила потопить меня! А теперь упрекаешь, что я не умерла, сожалеешь, что человек, в чьи объятия ты кинула меня, которого бросают в звериную клетку, имеет человеческие чувства.

- Только человеческие чувства?

- А ты о чем подумала?

Айме вздохнула, встрепенулось сердце; разорвалась плотина эгоистичной радости, невольной и плотской. Почувствовала, как ослабился в горле душивший узел горькой ревности, и чуть улыбнулась, когда дрожащая бледная Моника отступила, а в Айме разгорелась лишь искра любопытства.

- В таком случае, почему эта записка в твоих руках?

- Я ничего тебе не скажу. Ни это и вообще ничего, – яростно сопротивлялась Моника. –Тебя это не касается! Понимаешь? Не касается и не должно касаться! Думай, что это стоило тебе жизни, которая снова есть у тебя.

- Хочешь благодарности, что не донесла на меня? – издеваясь, усмехнулась Айме. – Я не настолько наивная, чтобы верить в твое молчание ради меня. Ты молчишь ради него, Ренато, обожаемого Ренато! Он для тебя важнее всех!

- Идиотка! Дура! – вне себя обзывала Моника.

- О, замолчи, замолчи! – вдруг испугалась Айме. С внезапной тревогой она взмолилась: – Осторожнее, Моника, осторожнее, там…!

- Что? – удивилась Моника. И пробормотала: – Ренато…

Она замерла, подавив крик, чуть не вырвавшийся из горла, а удивленный и решительный Ренато Д'Отремон приблизился: