Монохромный человек (СИ)

Видение воспоминания вокруг меня вздрогнуло и выбросило меня в реальность.

Я поморгала глазами, приподнялась.

Я лежала на застеленной кровати в какой-то больничной палате.

Я была в своей одежде. На противоположной кровати лежала моя сумка.

Я села на кровати, пальцами левой руки коснулась своей щеки, в месте удара.

Я поморщилась, скривилась. Щека солидно опухла и по-прежнему болела.

Чёрт… Наверняка теперь синяк будет на пол лица.

Ещё у меня болела скула и челюсть, в том месте где Максим Датский давил своей ладонью.

— Чтоб тебя… — выругалась я. — Хорошо, хоть не сломал ничего… Придурок больной…

Хотя, трудно объяснить, но узнав, какое у них обоих было детство, я не могла на них злиться. Не знаю… Просто было трудно.

Меня скорее просто разбирала саднящая досада из-за тупой боли в щеке, скуле и неудобств, связанных будущим синяком на лице.

Я встала с кровати. Взяла свои вещи с соседней койки. Я была обута.

Я вышла из больничной палаты.

В больничном коридоре было шумно. Повсюду бродили врачи, медсёстры и обычные люди без халатов.

В больнице кипела обыденная будничная работа.

Зачем близнецы привезли меня сюда?.. А… Ну, да… Видимо испугались, когда я потеряла сознание.

Не знали, что со мной делать.

Поэтому, по-быстрому забросили, небось в ближайшую больницу и свалили.

Что ж, главное что меня оставили в покое.

Ай… Да чтоб тебя!..

Я снова скривилась, касаясь своей левой скулы.

Почему люди так редко прибегают к словам, и так часто стремятся объясниться при помощи рук, кулаков, ударов?

Как будто это имеет больший вес, чем убедительные, правильные и честные аргументы.

Я покинула здание больницы.

На улице теплел август. Продолжалось лето.

Оно всё ещё было с нами. Было здесь. Властвовало в Москве, и купало столицу в сияющих лучах солнца.

Я взяла телефон, написала Лерке. Она ответила почти сразу.

Я облегченно вздохнула, блаженно улыбнулась.

Как хорошо, когда есть родная подруга, к которой всегда можно свалить, когда не хочется появляться дома и выслушивать ненужные, лишние вопросы.

А появляться дома с синяком на лице, зная, какой нрав у моего дяди, да ещё учитывая, что сегодня он наверняка будет пьян и не один он… Можно только догадываться, что их бородатая банда может вообще учинить в приступе праведного гнева.

А закончится все печально. Дядю упекут (в лучшем случае) за решетку, а я… а я поеду или в детский дом или назад в «родное» семейное поместье, близ Кракова.

Нет уж… dziekuje bardzo!

Лучше у Лерки пережду пару дней.

Дяде Сигизмунду всё равно ближайшие дни будет не до меня. Сегодня они весь день и ночь будут резаться в покер. А затем ещё день или два отходить.

Как раз за пару дней синяк чуть сойдёт, и при помощи консилера можно будет его успешно скрывать оставшееся время, пока он уже не исчезнет совсем.

Бли-ин… Кожа вокруг глаз конечно пересохнет от такого частого использования. Кожа мне досталась хорошая, нежная, но капризная и очень прихотливая!

Ладно… Это мы всё как ни будь переживём.

Радуясь, своему внезапному избавлению от общества близнецов, я направилась к ближайшей автобусной остановке.

Нужно будет позвонить Стасу.

СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Воскресение, 9 августа.

Здание областной психиатрической больницы медленно росло из-за мохнатого, темно-зелёного нароста лесополосы на горизонте.

— Это оно? — Сеня кивнул на угловатое, светло-желтое здание с сине-зелеными полосами окон.

— Да. — кивнул Стас. — Нас интересует отделение усиленного наблюдения.

Арцеулов удивленно вскинул брови.

— Кто эта женщина?

— Эта молодая девушка, девчонка совсем. — ответил Стас.

— И что, она такая буйная, что нуждается в вооруженной охране?

— Сень, она пережила зверское, совершенное с ожесточенным и кошмарным извращением убийство своих родителей. — ответил Стас. — К тому же она была первой, кто их обнаружил в таком… виде, в котором Он их оставил.

Корнилов с хмурым сожалением дёрнул головой.

— Кто знает на, что способен человек переживший такое потрясение?

Сеня не ответил.

Несколько секунд он ехали в молчании.

— Сколько ей лет? — спросил вдруг Арсений.

Стас взглянул на него.

— Девятнадцать.

Арцеулов раздраженно цокнул языком.

— Ребёнок ещё совсем…

Стас согласно кивнул.

— Ей повезло, что она в тот день отсутствовала дома.

Арцеулов внимательно посмотрел на него. Стас взглянул на него в ответ. Он увидел мрачную, удрученную тяжесть в его глазах. В этот миг, казалось, лицо Арцеулова даже не много осунулось.

— Ты уверен? — пророкотал он глухо.

Стас ничего не ответил. Он не был уверен.

Корнилов отвернулся, уставился на пролегающую меж деревьев длинную дорогу с желтой разделительной полосой.

В таких случаях, тяжело провести условную линию, разграничивающую понятие «хорошо» и «плохо».

Действительно… Что хуже? Смерть или безумие? Ведь и то, и другое, как правило не обратимы. В первом случае человек прекращает существование, во-втором существует… но, не живёт.

Что из этого может быть хуже?..

Через минут двадцать с лишним они свернули возле указателя, заехали на парковку больницы.