Монолит

Писатели и режиссёры очень любят ранение в плечо, сколько раз в кино герой, а иногда и героиня выдёргивает из плеча нож, стрелу или заматывает рану от пули обрывком футболки и, как ни в чём не бывало, продолжает сражаться с врагами. В реальности в плече пролегают крупные сосуды и нервы, и ранение это совсем не безобидное. Тряпка, которой я зажимал рану на плече Иры, давно пропиталась кровью, кровь была везде: на одежде на полу. Казалось невероятным, как в человеке может быть так много крови. Самое паршивое было в том, что стальной прут из железобетонной плиты пробил плечо как раз в области сустава, куда не наложишь жгут. Виктор и учёный сочувственно смотрели на истекающую кровью девушку, только Ярослав и писатель держались поодаль, Ярик зажимал ладонью разбитую голову, а писатель разглядывал пыльный пол, словно потерял что-то.

Ирина тихо застонала, сжав зубы, я посмотрел на Виктора и тот только покачал головой. «Не спасти» — читалось в его глазах.

Я вспомнил, как смог выжить после казалось бы абсолютно смертельных ран. Что, если я смогу сделать такой же фокус с раной Иры? Я постарался представить как можно чётче лучи исцеляющей энергии, срывающиеся с кончиков моих пальцев и уходящие в рану на плече девушки. Увы, ничего не произошло, только кровь потекла с новой силой. Я торопливо прижал тряпку обратно. Под Ирой уже собралась алая лужица. Девушка сжала левой, не раненой рукой меня за предплечье.

— Мне конец? Да? — прошептала она срывающимся голосом. Глядя на её бледное лицо я решился. Нет, даже в прошлом я не был сосудистым хирургом, так несколько курсов в университетские годы, но сейчас откуда-то всплыли казалось бы накрепко позабытые знания.

— Нет, — ответил я ей почему-то шёпотом.

Самым слабым звеном в моём плане была аптечка. Я не знал, уцелела ли она.

— Прижми вот тут, — Виктор послушно надавил на плечо и Ирина тихо вскрикнула.

Я торопливо рылся в вещах.

— Мне нужен свет! И хирургический комплект.

Виктор включил запасной фонарь, а профессор зажёг ещё один фальшфейер, толку от неровного красного света было мало, но другого освещения не было.

Ирина уже не кричала, только тихо стонала. Я пытался найти вену на левой руке чтобы уколоть наркотик и никак не мог попасть.

— Дима! — писатель по прежнему разглядывал пол, — Да помоги же мне!

Писатель сделал несколько шагов в нашу сторону, посмотрел на перемазанную кровь стонущую девушку и побледнел

— Я не могу, — пробормотал он. — Я крови боюсь.

— Ты же медицинский заканчивал! — всплыла вдруг деталь, когда-то написанная на обложке одной из книг, как она называлась? «Линия снов» кажется… — А как же тогда герои твоих книжек! — в запале крикнул я, уже понимая, что он не станет мне помогать.

— Я на психолога учился! Автор не обязан быть таким же как его герои! — прошептал Дмитрий и отвернулся.

— Нет времени отвлекаться. Самое главное остановить кровотечение.

Сначала я густо полил рану спиртом, Ирина глухо застонала. В теории я прекрасно знал, что нужно сделать: расширить рану, раздвинуть брашнами зажима мышцу, как там она по латыни называлась? Не важно. Найти плечевую артерию и наложить на неё зажим.

— Виктор, Дима держите её кто-нибудь!

Время уходило, я оставил попытки сделать внутривенный укол и наклонился к ране. В этот момент Ирина всхлипнула и расслабилась, Мельников склонился над её левой рукой. Не знаю, чего это ему стоило, сжатых до боли в кулаках пальцев, закушенной губы, но внутривенный укол он сделал неожиданно ловко. И откуда у него такие познания? Работать сразу стало легче, зажим на артерию, больше всего похожую на толстую пульсирующую макаронину, я наложил легко. Сложнее было со швом на повреждённые стенки сосуда. Я возился минут двадцать и думаю, если бы эту работу увидел мой бывший преподаватель по оперативной хирургии, вряд ли я бы получил у него зачёт, но рука потеплела, появилась слабая пульсация. Конечно, пользоваться Ирина ей всё равно не сможет, я даже не стал пытаться шить нервы, об этом можно позаботиться потом, в нормальной операционной с нормальным хирургом. Ирина спала, забывшись в наркотическом бреду. Уже не торопясь, я зашил кожу и перебинтовал рану. Осторожно мы перенесли девушку в надувную палатку, поставили капельницу, тут опять не обошлось без помощи Мельникова.

— Спасибо, ты мне очень помог, — как-то незаметно мы перешли на «ты».

— Ничего.

Я посмотрел на свои руки, испачкался весь… в красном.

Многие думают, что все врачи любят своих пациентов, или как минимум, испытывают к ним симпатию, сострадание. Это заблуждение. Даже у хорошего врача рано или поздно наступает момент, когда он перестает видеть людей в своих больных. Люди превращаются в материал, при этом можно быть отличным доктором, на самом деле эмоции обычно мешают, не зря же не рекомендуется лечить своих родных и близких. Лекарям в древности в этом плане было проще: для обывателей они были почти богами, вот только лучшим лекарством у них было кровопускание.