Мономашич. Мстислав Великий

Микита сумрачно глядел на соседа. Оба были в зипунах, за поясами торчали топоры, руки держали копья, у ног прислонены щиты. Эта часть стены была уже подправлена, но соседние участки ещё чинили, и оттуда летела крепкая ругань десятников и доносился дух свежей щепы и взрытой земли. Где-то там, в пригороде, остались семьи — Микита и сосед его, Присоха, были соседями.

   — Вот и я тож мыслю, — углядев сомнение в глазах соседа, зашептал Присоха. — Как подступит под стены Мстислав-князь, порубят нас, как капусту. Дружина княжья да боярская вся в броне, им что! Даже коли попадут в полон, откупятся. А мы, мужики?

   — М-да, — кивнул Микита, вспоминая жену и погодков-сыновей. — Наша доля известна...

   — Так я вот что думаю, — Присоха придвинулся ближе, — уходить надо! Ко Мстислав-князю, пока не поздно! А не то подступят новогородцы под стены — и всё!

Микита воровато оглянулся по сторонам, склонил голову к уху соседа. «Ночью же и уходим», — порешили мужики.

Дозорные доносили, что войско Мстислава идёт от Ростова прямым путём, но идёт не торопясь, ибо что ни день пристают к нему люди. Не только ростовцы пополняли его дружину — но и суздальцы. Утекали мужики, взятые в ополчение, даже у бояр в дружинах недостача ратников, а иные бояре так вовсе на сторону поглядывали и ко двору который день не являлись.

Когда Ярослав наконец пробился к брату, тот стоял у окна и смотрел на спускающийся на город вечер. Солнце сошло к западу, вызолотило маковку церкви Святого Дмитрия, его косые лучи падали в узкую оконницу, заставляли сверкать и переливаться шитье на ярко-голубой княжеской рубахе. Олег стремительно обернулся на шаги Ярослава, и тот вздрогнул, поразившись перемене в лице брата. Узкое лицо его, похожее на иконы греческого письма, похудело, под глазами залегли тени, красивый рот нервно кривился. Гнев и страсть отражались в глазах, сквозили в каждом движении.

   — Ты?

   — Я, — с удивлением откликнулся Ярослав.

   — Что слышно? Где Мономашич?

   — Не ведаю...

   — «Не ведаю!» — передразнил Олег. — Эдак всю обедню проспите! А Мономашич явится по наши души и... — Он прервал сам себя, горько махнул рукой и заходил по покою широкими шагами загнанного зверя.

Ярослав внимательно следил за мечущимся братом. Он пошёл за ним не только в силу кровных уз, но и из привязанности — проживший много лет за границей, Ярослав не сошёлся близко ни с кем из внуков и правнуков Ярослава Мудрого и, кабы не мятежный духом Олег, вовсе чувствовал бы себя на родине чужим.

   — Ещё не поздно, — начал он.

   — Что? — резко остановился Олег. — На поклон к Мономашичу пойти? Ключи от города отдать? А самим куда? Изгоями — из милости в захудалом городце век доживать? Иль вовсе — на чужой стороне счастья искать?

Ярослав покачал головой. Он был ребёнком, когда мать, Ода фон Штаде, бежала с ним после смерти отца в Германию. Родня деда, графа Леопольда фон Штаде, не жаловала мальчика. Горько было думать, что ещё раз придётся испытать то, давнее, детское.

   — Но разве можем мы бороться против всей Русской земли? Великий князь Святополк...

Он меня стола в Черниговской земле лишал, из Стародуба гнал, а после грамоты слал — чтоб явился я на суд. А судить меня хотел всем народом. Это чтоб меня, князя, чернецы да смерды вонючие судили?

   — Владимир Мономах...

   — Он-то и есть мой первый враг! — задыхаясь от горечи и бешенства, выкрикнул Олег. — Спит и видит всю Русь под себя подмять по примеру деда Ярослава да отца своего, Всеволода. И сыны его хороши! Яблоко от яблони недалеко падает... Изяслав города мои занял, а Мстислав меня самого хочет взять? Не бывать тому! — В два прыжка он подбежал в окну, глянул невидящим оком на успокаивающийся перед сном Суздаль. — Не получишь ты ни града сего, ни меня! — крикнул в слюдяное оконце и погрозил кулаком в закат.

Ярослав напрягся. По его разумению, это значило, что Суздаль будут защищать до последней капли крови, и он недоумевал, достанет ли у суздальцев сил — бегут люди из города, напуганные силами подходящего Мстислава.

   — Подымай дружину, брат, — властно и холодно приказал Олег. — Уходим.

   — Сейчас? — ахнул Ярослав. — В ночь?

   — В ночь. Идём в Муром. Наш город, стоять за нас будет крепко.

   — А Суздаль?

   — Жечь! — И, обернувшись на изумлённый возглас брата, Олег зло добавил: — Чтоб не в радость была Мономашичу победа!

Город занялся с двух концов — от княжьего подворья и от ворот, через которые на рысях, похватав лишь самое ценное, выскочила дружина братьев-князей. Верные люди, оставленные в Суздале, пустили красного петуха. Они же, дождавшись, пока пламя расплеснётся по кровлям и заборам, не давали затушить, втихомолку подкидывали головешки на дворы, суетились больше всех, мешаясь под ногами. Ночную тьму прорезали золотые сполохи, заголосил набат на церкви Святого Дмитрия.

Дерево горит быстро. Невесть откуда взявшийся ветер гонял искры и хлопья пепла, раздувал огонь. Зарево разгоралось, освещая на целую версту всё вокруг.