мономиф

Если мы в губернию на тезисы отвечать не будем, что у нас все хорошо, то оттуда у нас весь коммунизм ликвидируют. — Нипочем, — отрек такое предположение Копенкин. — Там же такие, как и мы! — Такие-то такие, только пишут непонятно и все, знаешь, просят побольше учитывать да потверже руководить... А чего в Чевенгуре учитывать и за какое место людьми руководить?³⁶⁸

По той же причине и Дванов, потерявший всех своих друзей, даже не помышляет о мести. Кому мстить? Партии? Пролетариату? Александр верен идеям, от которых партия давно отказалась. Вернее сказать, эти идеи всегда были лишь декларативными; но теперь их отвергли уже совершенно открыто. Дванов оказался в том же положении, что и раскольники, которые не смогли отречься от старой (истинной) веры. И подобно им, он выбрал самоубийство.

В «Чевенгуре» достаточным основанием для казни был приговор: «не наш»; большего и не требовалось. В «Котловане» уже заметны попытки создать видимость справедливости («как же я тогда справедливость почувствую?»³⁶⁹) ликвидации кулачества. Но какая-то вымученность постоянно чувствуется в описании аморальности кулацкого бытия (кстати, о морали: доносчику, разоблачившему скрытого кулака, официально было положено 25% реквизируемого зерна в качестве беспроцентной ссуды). И, в конце концов, кулаки кулаками — но как же мальчик, выброшенный на снег в одной рубашке? Как жутко откликнется Платонову этот мальчик в 1938³⁷⁰.

Что-то пошло совсем не так. Справедливо или несправедливо, но «враги» ликвидированы; оставшиеся (то есть победители) должны ликовать, предчувствуя светопреставление, обновление мира и золотой век коммунизма. Помните: «и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся, и птицы могут заговорить», и «человек будет крылатым», и сама смерть перестанет быть неизбежностью. Но чувства крестьян совсем иные: «я весь пустой лежу, душа ушла изо всей плоти, улететь боюсь»³⁷¹. «Мы ничего теперь не чуем, в нас один прах остался»³⁷². Крестьяне прощаются друг с другом и прощают друг друга. Все предчувствуют конец — но никто не знает, будет ли что-нибудь после него.

— Готовы, что ль? — спросил активист.

— Подожди, — сказал Чиклин активисту. — Пусть они попрощаются до будущей жизни…

— Ну, давай, Степан, побратаемся.

— Прощай, Егор, жили мы люто, а кончаемся по совести³⁷³.

Стоит еще раз подчеркнуть — прощаются до будущей жизни не кулаки; кончаются по совести беднейшие крестьяне, те, кто согласно коммунистической идеологии должны были чувствовать себя победителями. Вновь мы убеждаемся — идеология лжива; все крестьяне — жертвы светопреставления, для всего сословия Великий перелом действительно стал переломом хребта.

Коллективизацию проводят рабочие³⁷⁴, они своими руками сколачивают плот — эшафот для казни кулаков (и мальчика! — как же можно забыть про него). Пролетарии видят в крестьянах лишь сырье, сырую массу³⁷⁵, самостоятельной ценности не имеющую. Для них «только один класс дорог», да и его они собираются «чистить от несознательного элемента»³⁷⁶.