Монстры Лавкрафта

Он размышлял об этом, пристально глядя в темноту над собой. В ручье, протекавшем по крыше пещеры, в которой они жили, водилась рыба – небольшая форель, обитающая в этих горах. Летом там были ягоды, кролики и другая мелкая дичь, но лето заканчивалось, и деревья так быстро сбрасывали листья, что казалось, будто они торопятся поскорее оголиться. Их семье не удалось достаточно запастись к зиме. Все лето Старцы и их рабы-шогготы активно сновали по этой местности, поэтому Верн с мамой добыли меньше продовольствия, чем хотели. Кроме того, они не любили оставлять Эхо одну в пещере, даже когда рядом была Куинни, способная скрывать сигналы ее разума и защищать ее.

Это было главной причиной, почему они держали Куинни. Собака думала так же, как Эхо. Она мыслила картинками, а не словами, запахами и звуками. То же касалось и девочки. Старцы, которые анализировали обычные датчики мыслей, очевидно, идентифицировали Эхо как собаку, опоссума или енота. Если Верн с мамой держали свои эмоции на низком уровне и были по возможности осторожны, стараясь не мыслить общими терминами вроде «вода», «время», «вчера», «будущее» и прочих, то образы в головах Куинни и Эхо вполне маскировали мысли Верна и мамы.

Разумеется, если бы Старики (как их называл Верн) решили провести тщательный и целенаправленный поиск, от них было бы некуда прятаться. И от них никак нельзя было защититься. Если бы их поймали, то изучили вдоль и поперек, а когда эта жуткая и пугающая опись закончилась бы, их бы отбраковали, не найдя в их мозгах ничего, что Старики изолировали и забирали, чтобы хранить в своих банках памяти.

Но эта вероятность была крайне невелика. В их семье только отец Дональд Пизли знал что-то, что могло бы оказаться полезным для Стариков. И они забрали это, чем бы это ни было, лишив его сначала здравого ума, а затем и жизни.

Верн не будет об этом думать. Если он думал об отце в таком ключе или о том, что от него осталось, как он выглядел последний раз, когда Верн его видел, его эмоции поднимались, как алый флаг на флагшток – а это мог заметить какой-нибудь Старик и прийти за ним. Или он мог прислать толпу своих глупых и отвратительных шогготов, чтобы те их нашли. Внешние преобразования, которым эти существа подвергали людей, были не лучше, чем допросы Стариков.

Но что-то подтолкнуло спящий разум Эхо с его странными способностями, и нужно было понять, что это могло быть.

Утром Верн попытается это узнать. Если Эхо не забудет все к тому времени…

Но нет, Эхо не могла ничего забыть. Все, что когда-либо случалось с ней, все, что она видела, чувствовала, слышала, обоняла или пробовала на вкус, было у нее в голове. Но было тяжело вытащить это оттуда, потому что она не мыслила категориями. Нужно было найти особую деталь, добавить ее к другой, затем к еще одной и еще, пока не начнет вырисовываться цельная картинка.

Он вздохнул и повернулся, чтобы заснуть, и, едва задремав, представил, как что-то коснулось и его разума тоже, но всего лишь шепотом. Тогда он решил, что ему просто показалось. У него не было быстрого и тонкого дара Эхо.

* * *

Как только они все проснулись, Верн хотел расспросить сестру, но ему не выпало такой возможности. Режим дня Эхо должен был идти по привычному сценарию. Сначала Верн должен был выйти на улицу и «разведать», как называла это мама, – что означало «найти дерево, справить нужду, заполнить банку потоковой водой, посмотреть, нет ли где опасности, пока мама не помоет Эхо, не расчешет ей волосы так, чтобы сестра почувствовала себя в своей тарелке. Это было одно из немногих обстоятельств, когда ей нравилось, что к ней прикасаются другие люди, не считая объятий и поглаживаний Куинни, а также направления руки Верна во время уроков рисования.

Поэтому он вышел в серый, прохладный рассвет. Все небо было испещрено прожилками от падающих метеоритов. На этот раз Верн действительно искал признаки опасности из-за беспокойства Эхо и собственного смутного ощущения, будто нечто должно вот-вот случиться. Он обошел маленькие удобные ловушки для дичи, которые установил ранее, но этим утром они все были пусты. Заметил след енота у ручейка, водой из которого питался водопад, и был вполне уверен, что сможет поймать его каким-нибудь ранним утром перед рассветом. Это было бы приятной новостью для его семьи – мясо и шкура. Он не стал проверять ловушки для рыбы, установленные в дальнем конце заводи, – вчера вечером он видел, что в ловушку из ивовой лозы попалась большая ручьевая форель, и оставил ее там, чтобы она была свежей. В пещере у них уже хранилось две форели – одна на завтрак, другая – на обед или ужин.

Он позволил себе вспомнить некоторые мгновения, самые мимолетные. Великолепную спелую ежевику, которую он собирал сорок с лишним дней назад. Такую сочную и сладкую, что Эхо тряслась от удовольствия, закидывая ее в рот пригоршнями, пока мама наблюдала за ней со слезами на глазах.

Потом он прогнал эту мысль. От нее его эмоции могли подняться до определяемого уровня. Старики…