Монтаньяры

То было жестокое недоразумение, двусмысленность, иллюзия, рассеявшаяся вскоре как дым. Странным казалось прежде всего то, что радость санкюлотов непонятным образом разделяли богачи. А Париж «порядочных людей» поистине ликовал. Суровость нравов, строгость добродетели, насаждавшаяся Робеспьером, сменилась бесшабашным разгулом небывалого праздника. Повсюду танцевали, открылись десятки бальных залов. Мрачная атмосфера террора уступила место веселому легкомыслию. Память о терроре использовали лишь для придания веселью особой остроты, пикантности. Балы устраивали в бывших тюрьмах, на кладбищах. Кому-то пришла в голову идея проведения балов жертв. Здесь веселились либо те, кто лишь случайно избежал гильотины, либо родственники погибших. Очень модно стало являться на такие балы с коротко остриженными сзади волосами, с красными шнурками на шее, изображая жертву гильотины. Теперь они окружены почетом. В самом деле, слишком много среди них оказалось не столько явных врагов Революции, сколько людей не только невиновных, но знаменитых и уважаемых. Но чаще всего на гильотину отправляли безвестных, незаметных, случайно оказавшихся «подозрительными».

Казнь Робеспьера объединила всех — санкюлотов, буржуазию, бывших аристократов. Объединила случайно, на краткие мгновения общим чувством избавления от тяготевшего над всеми страха, от необъяснимого после побед террора. Впрочем, несчастье Робеспьера состояло в том, что он сам выдал тайный смысл массовых казней, когда объявил 26 мая 1794 года, что «во Франции существуют два народа», один из которых, «это масса граждан, чистых, простых», другой — «сброд честолюбцев и интриганов», которые «захватывают трибуны, а часто и общественные должности». Эта «бесстыдная раса», то есть все общественно активные люди не имеют права на существование. То был план массового уничтожения передовой части нации. Для этого потребовался и чудовищный Прериальский закон.

Тогда и проснулось общечеловеческое чувство самосохранения, оказавшееся сильнее всех сословных, имущественных, социальных различий.

Когда Робеспьер говорил о «бесстыдной расе», то речь шла о той самой социальной группе, которая в последующем будет называться интеллигенцией. Ненависть к этим людям Неподкупный декларировал с особой яростью. Ученые, вообще образованные люди, артисты, писатели, поэты, по мнению Робеспьера, должны быть уничтожены. Здесь истоки традиции, которая станет признаком тоталитарных диктатур будущего. Именно по поводу казненного гениального химика Лавуазье была произнесена легендарная фраза: «Революция не нуждается в ученых».

В нетерпеливом устремлении к личной власти Робеспьер забыл, что «бесстыдная раса» образованных людей играла главные роли в новых республиканских учреждениях, в революционных обществах и клубах. После 9 термидора, когда немедленно возрождается свобода печати, множество новых газет дают выход накопившейся ненависти к диктаторской власти, к забвению принципов Декларации прав и общественных идеалов философии Просвещения. Часто писали о возвращении к духу и принципам 1789 года. К идеалу конституционной монархии? Очень скоро пошли и дальше, появились откровенно роялистские газеты, едва скрывавшие ностальгию по Старому порядку.

Тогда-то впервые в политическом лексиконе замелькало слово «реакция». Правда, оно существовало и раньше, но применялось лишь в области физики и химии. Революция и до этого щедро обогащала политический словарь: «правые», «левые», «консерваторы» и т. п.

Жирондисты ввели в употребление термин «массы», которым раньше пользовались тоже физики. В этом нововведении вполне выразилось пренебрежение Жиронды к черни.

И снова горькая ирония истории: термидорианскую реакцию вдохновляют и возглавляют монтаньяры! Разрушение самой передовой и революционной партии революции, которое начал Робеспьер, теперь осуществляют люди, свергнувшие его господство. Правда, в первое время после 9 термидора все осложнялось какой-то невероятной путаницей иллюзий, восторгов, озлобления, все смешалось в этом кровавом круговороте. А ведь он был не таким уж внезапным. Альбер Собуль считает, что «9 термидора означает не разрыв, а только ускорение эволюции». Добавим, эволюции, обнаружившейся ясно с декабря 1794 года и особенно в драме казней жерминаля.

Некоторые из уцелевших членов Комитета общественного спасения, а именно они играли решающую роль в уничтожении Робеспьера и его «охвостья», рассчитывали, что этим дело и ограничится. Барер поспешно заявил в Конвенте, что произошло лишь «частное потрясение, оставившее правительство в неприкосновенности». Он утверждал, что сила Революционного правительства от этого даже возросла стократно, что очищенные Комитеты будут еще энергичнее.