Монтаньяры

Робеспьер промолчал и удвоил усилия в смертельной борьбе против Дантона. Затем развертывается трагическая история, истинный смысл которой так и не смогли разгадать множество историков, писателей. В действиях Робеспьера ищут какую-то высокую цель, искреннее желание блага Революции. Совершая преступление, он будто бы вдохновлялся идеей высшего блага народа. Подобные предположения не убеждают, ибо они никак не согласуются с чудовищной массой грязной и мерзкой лжи, которую пустил в ход Неподкупный. Высокую цель нельзя достичь низкими средствами. Конечно, Дантон далеко не ангел, он поистине гениально воплощает революционную буржуазию со всеми ее естественными достоинствами и пороками. Но он, конечно, не монархист, не предатель, не заговорщик, не враг народа! Это очевидно. А Дантон к тому же в каком-то загадочном летаргическом сне, прерываемом бурными вспышками гнева, сменяющимися в конце концов величественным и спокойным мужеством.

Говорят, что в оставшиеся ему дни жизни он искал спасения и забвения в любви своей очаровательной юной жены, что с ней он наслаждался последними драгоценными днями счастья. Член Комитета общей безопасности, старый злобный кровавый шут Вадье, прозванный «вторым Неподкупным», был одним из самых ярых ненавистников Дантона. После его падения он самодовольно признается однажды: «Крошка Луиза была в этом кризисе нашей лучшей помощницей. Она обезоружила своего Геркулеса обаянием, нежной кожей, прелестными глазами».

Успокоенный, отрешенный от интриг, которые бурлили вокруг его судьбы во дворце Тюильри, вернулся Дантон в Париж. Он не соизволил даже пойти в Якобинский клуб, чтобы громовым голосом напомнить о себе, о своем месте в Революции. И на другой день он оставался у себя, наслаждаясь домашним покоем и счастьем. 30 марта раздался стук в дверь и явился член суда и секретарь Революционного трибунала Фабрициус Пари. Он слышал, как Сен-Жюст читал свою обвинительную речь против Дантона и его друзей. «Они не осмелятся», — отозвался Дантон. Но приказ об аресте уже был в это время подписан. Из 20 членов двух комитетов только двое — Рюль и Линде — отказались его подписать. Пришел Панис, бывший член революционной Коммуны 10 августа, и рассказал об этом. Потом пришел сам Линде и подтвердил страшную новость: «У тебя еще есть время бежать!» — сказал и ушел, озадаченный тем, что Дантон не хочет спасать свою шкуру.

Он не хочет и спать, ждет до утра, когда наконец приходят жандармы, и он отправляется с ними в Люксембургскую тюрьму, в пяти минутах хода от его дома. Туда приводят также Демулена, Лакруа, Филиппа. Фабр д'Эглантин и Эро де Сешель арестованы еще раньше.

Весть об аресте самого популярного деятеля Революции мгновенно разносится по Парижу. Никто ничего не понимает: Демулен — это штурм Бастилии, Дантон — это 10 августа, самые великие дни и победы Революции воплощены в этих именах. Тихо радуются и в душе торжествуют не только ее тайные враги, но огромная масса людей, уставших от нее. В Конвенте чувства разделились. Когда с утра первым поднялся на трибуну Лежандр и потребовал вызвать Дантона и дать ему возможность объясниться, то одни бурно протестуют против решения Комитетов, другие против предоставления Дантону привилегии. Ведь ни одному из уже казненных депутатов не дали возможности защищать себя. Только Людовик XVI и Марат имели такую привилегию. Робеспьер предусмотрел возможность взрыва и заранее подготовил речь, которая должна заставить смолкнуть голоса протеста. Он гневно осуждает право Дантона на привилегию. Чем Дантон выше других? И все ничтожества в Конвенте, естественно, согласны с этим. Но главное орудие Робеспьера — страх, шантаж, угроза: «Я говорю, что тот, кто содрогнется в данный момент, тот — преступник, никогда невинность не страшится общественной бдительности».

Воцарилось тягостное молчание. Сен-Жюст в этой напряженной атмосфере гордо поднимается на трибуну. Он старательно обработал и расширил материал, переданный ему Робеспьером, сделав его еще более возмутительно лживым и бездоказательным. Чтобы прикрыть великое преступление, нужны были очень напыщенные фразы.

«Нечто страшное таится в священной любви к отечеству, — декламирует Сен-Жюст, — она настолько исключительна, что приносит в жертву все, без жалости, без страха, без человеческого уважения к общественным интересам…

Дни преступления прошли, горе тем, кто станет поддерживать его дело! Его политика разоблачена. Да погибнет все преступное! Республики создаются не мягкосердечием, но жестокой строгостью, непреклонной по отношению к предателям. Пусть заявят о себе соучастники и станут на сторону преступления…»

«Соучастники» молчат, и Конвент единодушно одобряет предание суду дантонистов. Вскоре Робеспьер с убийственной насмешкой скажет своим приближенным: «Надо признать, что Дантон имел довольно подлых друзей!» Видимо, Неподкупный не числил среди его друзей того, кто год назад писал Дантону: «Я люблю тебя как никогда и буду любить до смерти. С этого момента я весь твой…»