Монтаньяры

Казни, конечно, продолжаются. Гильотина пожирает последних оставшихся видных представителей монархии. На эшафот поднимается мадам Элизабет, сестра Людовика XVI, известные аристократы Монморанси, Роган, Сомбрейль. Но главная масса жертв — вожаки санкюлотов, обвиняемые в эбертизме.

Робеспьер между тем готовит Франции и всему человечеству величайшее духовное и моральное возрождение. Об этом предупредил Кутон в Конвенте на другой день после казни Дантона. Спустя месяц, 7 мая 1791 года, Робеспьер произносит в Конвенте одну из своих самых длинных и самых причудливых речей на тему об отношении религиозных и моральных идей к республиканским принципам.

Цель Робеспьера — создание грандиозного обоснования и оправдания своей практической политики и своей власти. Он хочет в дополнение к светской власти получить и духовную, стать провозвестником новой очищенной религии, ее первосвященником и мессией. Робеспьер хочет уподобиться по меньшей мере Иисусу Христу, даже превзойти его, ибо культ, предлагаемый им, замыслен на новой, высшей основе революционной морали. Христос добивался веры с помощью чуда, Робеспьер — с помощью аргументов разума и интересов нового общества. Франция увидела нечто уникальное: запутавшийся революционер прибегал к помощи трансцендентальных, сверхъестественных сил.

Бог Робеспьера — Верховное существо — уже не связан слабостями милосердия, всепрощения, смирения; он требует только крови, террора. Это грозный и страшный бог возмездия. Проповедь (именно ею фактически и являлась эта примечательная речь) в отличие от Нагорной проповеди, наполнена проклятиями, яростью, ненавистью, мщением. Но все это во имя морали.

«Единственным фундаментом гражданского общества, — говорит Неподкупный, — является мораль… Безнравственность служит основой деспотизма, в то время как добродетель является сущностью Республики… Итак, спокойно придерживайтесь незыблемых основ справедливости и возрождайте общественную мораль. Стремитесь к победе, но главное — низриньте порок в небытие».

Но в чем же состоит мораль Робеспьера? Он не формулирует обычных для моралистов, для основателей религий конкретных принципов или нравственных заповедей. Она целиком умещается в единственном принципе полезности: «В глазах законодателя все то, что полезно всем людям и хорошо на деле, и есть истина… Идея Верховного существа является постоянным напоминанием о справедливости; стало быть, она есть идея социальная и республиканская».

Слова «стало быть» заменяют логику, здравый смысл, ибо они соединяют ничем фактически не связанные вещи. С одинаковым успехом аналогичная мыслительная конструкция может быть использована для обоснования монархии и вообще чего угодно. Если, скажем, кому-то полезно предать смерти другого, если это хорошо для кого-то, то это и морально. Софизм Робеспьера оказывается на деле обоснованием полнейшего аморализма, если понимать под моралью общечеловеческие, традиционные ценности.

Робеспьер отвергает не только эти ценности, как они, к примеру, закреплены в христианском вероучении. Он яростно предает анафеме признанные идеи светской, мирской философии и морали, высшим достижением которых служила материалистическая и атеистическая школа французских просветителей XVIII века. Он бичует и клеймит ее в качестве… орудия деспотизма и заявляет: «наиболее же могущественной и наиболее знаменитой была секта, известная под именем энциклопедистов. В нее входило… большое число честолюбивых шарлатанов». Как видно далее из текста, Робеспьер имеет в виду Вольтера, Монтескье, Дидро, Гольбаха, Гельвеция и других знаменитых философов. Единственно, кому он отдает должное, это Руссо за то, что «он с энтузиазмом говорил о божестве».

О божестве говорит очень напыщенно и Робеспьер. Не о туманном Верховном существе, которому он, в сущности, не дает никакого конкретного определения или образа, а о божестве другом. Вот его слова, раскрывающие объективный смысл и цель всей помпезной затеи: «Вы, конечно, не разорвете священное звено, соединяющее людей с их создателем. Если эта идея господствует в народе, то было бы опасно разрушить ее. Мотивы обязанностей человека к его создателю и основы человеческой морали неизбежно связаны с этой идеей, и зачеркнуть ее — это значит деморализовать народ. Из этого же принципа вытекает и то, что нападать на установившийся культ следует всегда лишь с осторожностью и известной деликатностью из страха, что внезапное и сильное его изменение может показаться покушением на нравственность и даже отказом от честности».