Монтигомо - Ястребиный коготь

А следом торопились все жители пууля — мужчины, женщины, дети и даже повизгивающие собаки, которым передалось всеобщее возбуждение.

Кирка помог рыбакам столкнуть один из неводников в реку, по-кошачьи прыгнул на корму и бросил на берег пяту — канат от невода. Пятовщик закрепил его на пятном крюке — длинном и толстом древке.

Гребцы взмахнули веслами, и лодка заскользила на середину протока. Рыбаки гребли сильно и быстро. Кирка и один из рыбаков почти в такт ударом весел метр за метром выметывали в реку невод. Большие халеи, распластав крылья, низко проносились над лодкой, и до некоторых можно было бы дотянуться рукой. Но Кирке сейчас было, конечно, не до халеев…

У стремнины бригадир круто повернул лодку по течению. Гребцы налегли на весла. На веселом лице бригадира выступил пот. «Хок, хок», — приговаривал он, погружая в реку свое весло. Гребцы торопились: чем быстрее выбросишь невод, тем больше поймаешь рыбы. Время от времени бригадир громко и протяжно покрикивал пятовщику, подвигающемуся вместе со своим крюком по берегу и регулирующему ход невода:

— Эй, на пяте, ходи, ходи-и, похаживай!..

Наконец неводник повернул к берегу, как раз к тому месту, где из воды высовывалась деревянная решетка огромного подсадка для пойманной рыбы. Навстречу лодке неслись приветственные крики. У посадка собрались уже почти все жители.

Рыбаки сбросили последние витки невода, и, прежде чем лодка с шуршанием вползла на прибрежный песок, двое рыбаков подхватили конечный канат невода и бегом подтянули его к сарайчику с лебедкой. Гулко затрещал электрический движок, и канат начал накручиваться.

Поплавки невода протянулись по реке огромным полукругом. Я видела, как вдалеке напрягается пятовщик, удерживая сносимый течением невод. Время от времени пятовщик выдергивал кол из песка, делал ловкий прыжок, приближаясь к нам, и снова глубоко загонял кол в песок.

Постепенно полукруг поплавков сужался, и вот, наконец, образовался почти замкнутый круг. Движок смолк. Рыбаки быстро выбирают невод. Проходит еще минута, и вода в кругу вдруг начинает рябиться, а затем она кипит, словно над костром, и там и тут показываются рыбьи хвосты, плавники, и целые рыбы в брызгах, в блеске взлетают, извиваясь над водой.

— О-о! А-а! — шумно вздыхает толпа.

И вот поплавки невода почти у самого берега. Взошедшее солнце освещает красными лучами содрогающуюся серебряную массу.

— Центнеров десять! — громко говорит довольный бригадир, смахивая с лица пот. Он во весь рост стоит в лодке, в закатанных брюках.

— Не меньше десяти центнеров! — радостно утверждает он.

Кирка победно смотрит на меня, будто хочет сказать: «Вот я какой!» И я весело кричу ему:

— Молодец, Кирка!

А вдали от берега отчалил уже другой неводник, и новая линия поплавков протянулась по реке. В неводнике я разглядела Никулку, который быстрыми и равномерными движениями выметывал в реку невод. Как я счастлива в эту минуту!

…В тот вечер в пууле долго дымились костры, в котлах варилась рыба, и на земле повсюду сверкала чешуя. Собаки вертелись у тлемета[6], на тонких жердях которого повисли ряды приготовленной для копчения стерляди. Почти в каждом чуме появились первые бутылки душистого ракку — жира, вытопленного из рыбьих внутренностей.

Весь пууль пропах рыбой. Всюду звучали веселые голоса и с лиц не сходили улыбки.

Когда пууль начал уже засыпать, я слышала, как в соседнем чуме бригадир сказал сыну:

— В наших подсадках уже много рыбы, ее надо отправить на рыбоучасток, Кирка. Слышишь? Возьми завтра облас, плыви на рыбоучасток и скажи, чтобы поскорей прислали катер за рыбой.

Я подумала, что у меня есть хороший повод помириться с Киркой. Когда он направился к своему пологу, я окликнула его:

— Кирка, возьми меня завтра на рыбоучасток.

Он остановился и подумал.

— Надо скорей плыть, а вдвоем будет тяжело, — проговорил он сурово.

— Я возьму другой облас, Кирка.

Он не ответил и пожал плечом.

…Рано утром два наших маленьких обласа отчалили от песчаного берега пууля.

Порозовевшая вода казалась неподвижной. Но стоило лишь на секунду задержать в воде весло, как стремительное течение начинало вихриться вокруг него и облас дрожал, словно в лихорадке.

Обласы быстро и неслышно скользили по реке.

— «Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь он вылит из стекла», — продекламировала я, и мой голос прозвучал над водой в тишине утра так громко и неожиданно, что Кирка вздрогнул. Я рассмеялась.

— Ты знаешь, кто это написал, Кирка? Это написал знаменитый писатель Николай Васильевич Гоголь, — весело сказала я. — Ах, Кирка, как он хорошо писал!

Обласы скользили мимо огромных кедров. От деревьев на реку легла широкая зеленоватая тень. В глубине леса было темно, и за неясными нагромождениями бурелома прятался, припадая к земле, туман. В вершинах кедров слышалось негромкое потрескивание, словно по деревьям стучали сотни маленьких молоточков. Это невидимые снизу ронжи[7] долбили клювами кедровые шишки.