Монтигомо - Ястребиный коготь

Марийка с негодованием взглянула на дедушку: он осмелился обидеть чудесную учительницу, любимую Анну Андреевну, знавшую все на свете! И впервые в жизни Марийка заспорила:

— Нет, дедушка, наша учительница знает очень-очень много!

Никогда раньше добрый дедушка не сердился на Марийку. Но на этот раз он разгневался не на шутку. Она ушла к подружке и проплакала полдня. А вечером к ней пришли подружки, и Марийка прочитала им свои новые стихи. Всю душу излила она в этих стихах:

Бедные ханты боялись Торума —
Злого и грозного, страшного бога.
Трудно жилось нам когда-то с Торумом,
Голод жестокий и много болезней
Он посылал к нам зимою и летом.
Вдруг, будто гром, над тайгою пронесся
Голос могучий, веселый и звонкий:
«Мы к вам на помощь идем, наши братья!
Мы вам поможем зажить без тиранов,
Солнце зажжем над тайгою высоко!»
Партия Ленина шла к нам на помощь,
Солнце зажгла над тайгою высоко!

Было уже поздно, когда Марийка вышла из юрты подружки. Она сделала шаг в темноту и вздрогнула, увидев знакомую сутуловатую фигуру. Не отвечая на робкие приветствия подруг Марийки, дедушка сурово сказал:

— Иди домой… Но знай, что ты мне больше не внучка!

Марийка догадалась, что он слышал ее стихи. С того дня они жили, как чужие.

У Марийки началась своя особая жизнь. Как-то она сказала Анне Андреевне, что хочет стать учительницей. Колхоз помог ей уехать в Ханты-Мансийск. Сама Анна Андреевна собрала Марийку в дорогу.

Дедушка не вмешивался в решение внучки. В тот день, когда сестра уезжала, он прихворнул. Но я и Никулка видели, как он, не отрывая взгляда, следит из постели за Марийкой, укладывающей вещи. Когда все было собрано, мы вышли на улицу. Марийка расцеловала нас, и в эту минуту мы услышали голос дедушки:

— Марийку… дай мне то, что ты читала… тогда…

Марийка поняла, что он говорит о ее стихах. Она торопливо отыскала заветный листок и молча протянула его дедушке.

С тех пор прошло много лет. В Ханты-Мансийске Марийка окончила среднюю школу. Потом она училась в Тюмени в педагогическом институте и вскоре после Великой Отечественной войны получила диплом учительницы.

За все годы, пока Марийка училась в Ханты-Мансийске, мы ни разу не виделись с ней, только переписывались. Когда я сообщила ей, что наш дедушка ослеп, не может больше охотиться и только вяжет рыбацкие сети и дает советы молодым рыбакам, Марийка сразу же приехала домой и не узнала своего поселка!

Ни одной дымной юрты! Высокие дома со светлыми тесовыми крышами стояли на высоком берегу Чуика. Солнце сверкало в стеклах широких окон школы.

На пороге школы Марийку встретила Анна Андреевна, наша добрая, постаревшая учительница.

— Какая ты стала большая и красивая, Марийка! — воскликнула Анна Андреевна.

— Где мне теперь искать наш дом? — взволнованно спросила Марийка.

— Все покажу, дорогая… Но зайдем сначала в школу. Сегодня у нас большое торжество!

Жители поселка пришли на утренник, посвященный окончанию учебного года. Дети читали стихи. К столу подошла девочка с тугими черными косичками. В руке она держала лист бумаги.

— Можно и мне продекламировать стихотворение? — спросила она.

— Конечно, — улыбнулась учительница.

Девочка отбросила за плечи косички и начала:

Бедные ханты боялись Торума —
Злого и грозного, страшного бога.
Трудно жилось нам когда-то с Торумом…

Марийка смотрела на девочку широко открытыми глазами: та читала ее стихи!

Партия Ленина шла к нам на помощь,
Солнце зажгла над тайгою высоко…

В зале раздались аплодисменты.

Марийка сорвалась с места.

— Анэ! — воскликнула она.

Ну, конечно, это была я. Мы горячо обнялись.

— Сестричка, где ты взяла эти стихи?

— Мне дал их дедушка… — отвечала я, задыхаясь от радости. — Он говорит, что это очень хорошие, правильные стихи…

Так помирились Марийка и дедушка.

Вскоре я уехала в Ханты-Мансийск к Марийке, где она работала в средней школе. Про себя я твердо решила стать, как и она, учительницей. Это было год назад…

III

Долго-долго дедушка, Никулка и я сидели возле чума на обрубке ствола. Я рассказывала им о Марийке, о Ханты-Мансийске, о том, как строится наш северный город, каким красивым становится. Дедушка слушал меня, не выпуская изо рта трубки, и тихонько бормотал:

— Да, да… Да, да…

Его неподвижные глаза были обращены на меня, но я знала, что он ничего не видит. Никулка, который обычно относился ко мне и Марийке чуточку иронически, на этот раз внимательно слушал меня.