Монтигомо - Ястребиный коготь

Прошедшей зимой Никулке минуло двадцать лет. На первый взгляд он выглядел крепким, широкоплечим парнем с редким пушком еще никогда не бритых усов. Но чем больше я смотрела на его лицо, тем больше что-то беспокоило меня. Почему Никулка все время отводит свой взгляд в сторону и не смотрит в мои глаза? Почему он вялый и скучный, будто рыба, выброшенная на песок? Еще год назад он был розовощеким, пышущим здоровьем юношей, а теперь я видела бледное, одутловатое лицо со странными лиловыми мешками под глазами. Наконец я не удержалась и спросила:

— Ты болен, Никулка?

Он криво усмехнулся:

— Почему ты так подумала?

— Не знаю, уж очень ты какой-то нечесаный…

Он снова усмехнулся:

— Гребешок потерял.

Дедушка вздохнул:

— Ему не гребешок надо, а хорошую палку!

— Не обижай его, пюрыс-ики, — заступилась я за брата, — я подарю ему гребешок.

— И все-таки Никулке нужна палка! — упрямо повторил дедушка.

После завтрака я убрала чум, постирала белье дедушки и Никулки — провозилась до самого обеда. Развешивая белье, я заметила, что Кирка со своими родителями живет в соседнем чуме. Соседи сидели перед чумом у котла, в котором варились дикие утки. Мне было отчетливо слышно, как отец Кирки, разламывая утку, сказал жене:

— Анэ — хорошая девочка!

Это было очень приятно услышать, и я почувствовала, что краснею.

— Анэ хорошо учится. Она ровесница Кирки, а уже перешла в восьмой класс, — ответила ему жена.

— Кирка два года сидел в пятом! — вздохнул бригадир.

— Ну и пусть! — услышала я голос Кирки. — Что девчонкам делать, как не получать пятерки? А я ползимы охотился!

— Это правда, Кирка хороший охотник, — сказал отец.

Через час я случайно встретилась с Киркой.

— Кирка! — окликнула я его.

— Уж очень ты задаешься! — бросил он и, не останавливаясь, пошел дальше.

Я немного растерялась. Откуда он взял, что я «задаюсь»?

А еще через час мы снова встретились на берегу реки.

— Кирка… — начала было я, но он оборвал меня:

— Чего ты привязалась ко мне, «хорошая девочка»? — Глаза у Кирки были колючие и злые. — Если ты такая хорошая, взяла бы и научила работать своего Никулку!

— Разве Никулка плохо работает? — удивилась я.

— Плохо работает? — рассмеялся Кирка. — Он просто никак не работает! Самый главный лентяй в бригаде!

Мое сердце сжалось, и я почувствовала, как мое лицо покрывается краской стыда.

— Ты врешь, Кирка! — крикнула я.

У меня закружилась голова. Кажется, это длилось всего несколько секунд. Помню, как кедры и пихты поплыли мимо моих глаз все быстрей и быстрей. Потом все сразу стало на свое место, я открыла рот, чтобы спросить о чем-то Кирку, но он уже исчез.

Со всех ног я бросилась в наш чум.

Никулка, разметавшись, лежал в постели и негромко похрапывал.

Я довольно грубо растолкала брата. Он замычал, открыл глаза и приподнялся на локтях.

— Анэ? Ты что? — спросил он, глядя на меня какими-то чужими глазами.

И в эту минуту я ясно почувствовала отвратительный за-. пах винного перегара.

— Ты пьян, Никулка!

Он сел на постели и протер глаза.

— Ты слышишь меня, Никулка?

— Уходи, не мешай мне спать.

— Ты знаешь, что о тебе говорят в бригаде, Никулка?

— Что?

— Говорят, что ты самый главный лентяй в бригаде!

Никулка помолчал.

— Еще неизвестно, как я буду работать, когда пойдет рыба…

— Ах, Никулка, — с дрожью в голосе проговорила я, — если бы ты хорошо работал, разве посмел кто-нибудь говорить о тебе плохо?!

В это время я услышала шаги дедушки и выбежала из чума.

— Ты чем-то взволнована, Анэ? — спросил он, обнимая меня и прижимая мою голову к своей груди. — Мои глаза ничего не видят, но сердце не разучилось чувствовать.

Мы сели на обрубок ствола у нашего чума, и, чтобы что-нибудь сказать, я попросила:

— Пюрыс-ики, расскажи мне, пожалуйста, про Торума и его детей.

Дедушка усмехнулся.

— В это давно никто не верит, Анэ…

— Я знаю, пюрыс-ики. Это сказка.

— Да, сказка, — вздохнул он. — Но когда-то мы думали, что это правда.

— Волнами в реках повелевает Чарос-най? Ведь правда, я не забыла этого, пюрыс-ики?

— Да, Анэ, — вздохнул он, раскуривая трубку, с которой никогда не расставался, — когда-то мы считали, что успех на путине зависит от Чарос-най.

Я улыбнулась.

— Значит, Чарос-най за что-то обиделась на нашу бригаду, пюрыс-ики!

— Да, да, Анэ! — улыбнулся дедушка. — Вода в этом году долго не убывает, иначе рыба уже давно пошла бы…

В эту минуту я услышала в соседнем чуме презрительный смех Кирки: он слышал мой разговор с дедушкой.

Попозже, когда зашло солнце и небо покраснело от вечерней зари, Кирка вытащил из чума матерчатый полог и подвесил его на холмике под деревом.

Мне очень хотелось поговорить с Киркой, и я вынесла из чума свой полог.

— Это ты хорошо придумал, Кирка, — сказала я. — В чуме очень душно, а под пологом, наверно, спится очень здорово!

Он не ответил.

Полог очень похож на детскую люльку, которая подвешивается к потолку. Разница только в том, что в нашей северной «люльке», со всех сторон защищенной от комаров легким ситцем, спят не дети, а взрослые. И подвешивается обычно полог не в доме, а где-нибудь на воздухе, под деревом.