Мопассан

— Бог, вы самый жестокий из всех богов! Я запрещаю вам со мной разговаривать! Вы просто идиот! Дьявол, убейте бога!.. Люцифер, я кончил. Весь мир будет принадлежать мне!.. Вы же знаете, что языческие боги любят меня!

Какое удивительное просветление! Человекозверь, Венера Сиракузская и Овн из Палермо…

— Моя мать, получив от меня двадцать миллионов, воскликнула: «Яумираю с голода!»

Заменим «двадцать миллионов» более скромной суммой — и это будет правдой.

Подходит март. Ги не желает мочиться:

— Нельзя мочиться во время агонии. Я буду страшно силен! Но если вы прибегнете к помощи катетера, наступит немедленная смерть… Это бриллианты! Мой живот набит бриллиантами! Заприте их в сейф! Если вы посмеете меня зондировать, я прикажу моим ангелам-хранителям связать вас.

30 марта Гонкур записывает: «Г-жа Комманвиль… сообщила мне печальные вести о Мопассане. Он больше не говорит о своем незавершенном романе «Анжелюс». Недавно он хотел послать кому-то телеграмму, но никак не мог ее составить. В общем, он проводит все свои дни в беседе со стеной своей палаты».

Каролина Комманвиль вышла замуж за доктора Франклина Гру. Все новости о Мопассане просачиваются за стены приюта благодаря этой семейной паре.

Последний год беспросветен. Время остановилось. Скрежещет ключ в замке решетчатых ворот.

У больного бывает просветление. Тогда он интересуется вольерами для птиц. Санитар рассказывает ему о птицах. В октябре туманы, поднимающиеся с Сены, волочат свою бахрому до облетевшему парку. Ги часами сидит неподвижно. Рукопожатия врачей. Рукопожатия больных. Скрип дверей. Ключи…

В пасхальный понедельник 3 апреля 1893 года он выходит в парк в сопровождении Франсуа и санитара Биспалье. Он радуется рождению весны. Биспалье указывает ему на красивое, уже зазеленевшее дерево.

— Да, очень красиво. Но это несравнимо с моими серебристыми тополями под Этрета!

И вдруг он пугается:

— Вот инженеры, вот инженеры, которые копают землю, которые роют…

Или же всовывает в землю щепочки:

— Посадим это здесь! А на будущий год здесь вырастут маленькие Мопассаны.

Альберу Казну д’Анверу он бросает в миг просветления:

— Уходите! Через секунду я перестану быть самим собой.

Он звонит.

— Санитар! Наденьте на меня рубашку. Скорей, скорей!

Однажды он уложил на месте больного, бросив в него бильярдный шар. Самые верные друзья — Анри Сеар, Бод де Морселе — все еще посещают его. Они уходят, охваченные ужасом.

25 марта 1893 года больной пережил приступ конвульсии, напоминавший эпилептический припадок. Страдания продолжались шесть часов. Такие приступы повторятся двадцать пятого апреля и двадцать пятого мая. После этого его придется кормить с ложки. Время тяжелых припадков закончилось. Наступил последний этап.

Доктор Бланш рассказывал Ириарту, главному редактору «Монд Иллюстре»: «Он меня называет «доктор». Но теперь «доктор» для него — любой человек. Я для него уже не доктор Бланш!» Ириарт и Гонкур передают: «Бланш набросал печальный портрет. Он сказал, что у Мопассана лицо настоящего сумасшедшего — блуждающий взгляд, разинутый рот».

Если это выражение — «лицо настоящего сумасшедшего» — и недостаточно убедительно для специалиста, то, возможно, суровый психиатр употребил его специально для профанов. В его рассказе, однако, присутствует и чудовищный, зримый штрих: «разинутый рот».

Обессилевший, увядший, с красными потухшими глазами, с опущенными плечами, с исхудавшими восковыми руками, Мопассан уже не в состоянии подняться с постели. 14 июня конвульсии возобновляются. Врачи полагают, что это конец. Но сердце еще выносливо. 28 июня новый приступ. Он выходит из этого состояния, приоткрывает глаза, шевелит рукой.

Ги перестал страдать 6 июля 1893 года в 11 часов 45 минут дня.

Последними его словами были:

«Тьма! О, тьма!»

«Отпевание Анри-Рене-Альбера-Ги де Мопассана, писателя, скончавшегося в Париже 6 июля 1893 года в возрасте 43 лет… состоится в ближайшую субботу сего месяца, ровно в полдень, в приходской церкви святого Петра в Шайо…»

Это извещение попало в руки Александра Дюма-сына. Он бросается на вокзал. В Шайо уже собралась многочисленная толпа. Родственники представлены доктором Фантоном д’Андоном, братом вдовы Эрве. Он идет за гробом вместе с Эмилем Золя, Оллендорфом, Жакобом, возмущенно поглядывая по сторонам: Лора осталась в Ницце, прислав вместо себя горничную Мари Мей, не приехал также и отец. Говорят, мать не видела сына с того дня, как он попал в Пасси. Полвека спустя доктор Фантой д’Андон скажет эти страшные снова: «В этой семье, сударь, живые не желали беспокоиться даже о том, чтобы похоронить мертвых!»

Идет Франсуа — лицо опухло, глаза покраснели. Это он — семья Мопассана… Анри Ружон, Катюль Мендес, Альбер Казн д’Анвер, Анри Сеар, Жозеф Рейнак, Жан Беро, Анри Боэр, Марсель Прево, Поль Алексис, Анри Лаведан и Эредиа собираются перед могилой, пропуская вперед Золя. Золя говорит глухим от волнения голосом. Для своей речи он специально перечитал письма Ги. Вот письмо, написанное сразу после смерти Флобера: