Мопассан

На следующий день они посетили Пти-Курон — жилище великого старца Корнеля, — «кирпичный домик на левом берегу Сены, в жалкой деревне. Комнаты очень низкие, местность кругом унылая, но все же здесь отдыхаешь душой. Заросший илистый пруд с большим камнем на берегу вместо скамьи, очевидно, нравился старому поэту, погруженному в свои думы…»

4 ноября Ги, возвратившись на каторгу в министерство, вновь все взвешивает. Этот крепко сбитый человек, упорный и настойчивый, ничего не делает сгоряча. Флобера он, безусловно, убедил. Ну, а что дальше? Поменять министерство? Хорошо бы, конечно. Но при условии, что жалованье будет не меньше, чем здесь. Он получает 2 тысячи франков в год. К этому надо добавить небольшую сумму, которую продолжает выдавать ему снисходительный отец. Всех этих денег с грехом пополам хватает на жизнь, «а после того, как я уплачу за квартиру, портному, сапожнику, прислуге, прачке и за стол, у меня от моих 216 франков в месяц остается не более 12–15 франков на холостяцкие расходы».

«Если бы сейчас был январь, самое страшное осталось бы уже позади: когда дни удлиняются, легче жить. Декабрь же, черный месяц, зловещий месяц, полночь года, меня устрашает. Нам в министерстве уже выдали лампы. Через месяц начнут топить…» (6 октября, 1875), Положение становится нестерпимым. Начальник, выведенный из себя нерадивым чиновником, постоянно недомогающим, часто манкирующим служебными обязанностями, в конце концов сообщает директору, что Мопассан просит освободить его от должности в министерстве. С этого дня его каждое утро спрашивают:

— Когда же вы наконец уйдете?

Ги меж двух стульев. Барду по-прежнему колеблется. Ги два-три раза в неделю докучает Флоберу: «Я погряз в дерьме по горло и истерзался от неприятностей и невыразимой печали… Тяжелая штука — жизнь». В декабре Мопассан был принят Барду. Он не произвел на Мопассана хорошее впечатление, несмотря на то, что похвалил некоторые его стихи, особенно стихотворение «На берегу», которое ему показал Флобер.

…в упор взглянула на меня
И расстегнулась вдруг… Заманчиво округлы,
Задорно глядя врозь, блистая и дразня,
Две груди выплыли, она же с новым жаром
Схватила свой валек; и нежны, как цветки,
Под мерный стук валька, танцуя в такт ударам,
Чуть розоватые запрыгали соски.

Но Барду не хватает твердости. К тому же он так рассеян! Все забывает. Но вот решение принято. Мопассана отзывают в министерство народного образования. На улице Руаяль разражается скандал.

— Вы уходите со службы, не пройдя через все положенные инстанции? — говорит возмущенный начальник. — Я не разрешаю…

Ги обрывает его с заранее рассчитанным высокомерием:

— О мосье! Вам нечего разрешать! Дело решается наверху: между министрами.

В морском министерстве личное дело служащего Ги де Мопассана дополняется последней характеристикой, шедевром административного вероломства: «Так как на основании собственного заявления г-н де Мопассан увольняется из Морского министерства и переходит в Министерство народного образования, то я полагаю излишним высказывать мнение по поводу его служебных качеств».

Несколько дней спустя Ги вынужден был занять у Леона Фонтена 60 франков. Письмо по этому поводу Мопассан закончил торжественным перечислением своих титулов, от которых просто дух захватывало: «Находящийся в распоряжении министра народного образования, вероисповеданий и искусств, особоуполномоченный по переписке министра по делам управления отделами вероисповедания, высшей школы и учета». Все последующие письма он будет подписывать теми же титулами.

3

Сена. — Курбе, Коро и Моне. — Парадоксы живописи и поэзии. — Поклонение солнцу. — Колония Аспергополиса. — Рабле, крепитусиане и Общество сутенеров. — Оживший Мане. — От Ренуара до Лотрека. — Мушка

Чувствуя отвращение к затхлому воздуху служебных кабинетов, к слабым мускулам, к жалким умам, Мопассан, как только у него заводится несколько франков, бежит от всех и всего в Этрета, когда же карманы его пусты — к Сене. Чиновник преображался в дитя природы.

Два раза в неделю он ночует в Безоне, встает с рассветом, от пяти до семи фехтует или приводит в порядок свой ялик. Ранним туманным утром спускает его на воду, чутко вслушивается, как вода обтекает днище, как шумит тростник, — милые, родные сердцу звуки! Дыша полной грудью, налегает на весла — на реке нет никого, кроме него да браконьеров. Чуть позже он вскакивает почти на ходу в первый поезд, в купе третьего класса, пропахшее псиной, чтобы потом опять проторчать семь часов в канцелярской клетке, куда он ежедневно приходит с опозданием, запыхавшийся, красный и злой.