Мор

Ни на миг не отрывая глаз от Мора, я поднимаю ружье. Взять его на мушку – дело нескольких секунд. Я целюсь ему в грудь, потому что это единственное, что дает надежду на удачу. Я смотрю на всадника в прицел, и в груди у меня начинает тоскливо ныть.

Я видела, как умирают люди. Я видел тела, охваченные огнем, и чувствовала тошнотворный запах поджаренной плоти.

И все же.

И все же мой палец на спусковом крючке подрагивает.

Я никогда никого не убивала (фазан не в счет). Неважно, что это существо – не человек, что он устроил кровавую бойню по всей Северной Америке. Он выглядит живым, разумным человеком. И этого достаточно, чтобы меня охватила неуверенность.

Я крепче перехватываю дробовик и прикрываю глаза. Если я это сделаю, будет жить мама, будет жить папа, Бриггс, Феликс и Люк – все они будут жить. Мои друзья и товарищи по команде и их семьи, все будут жить. Выживет весь мир, на жизнь которого нацелился он, Мор.

Все, что мне нужно сделать, это шевельнуть пальцем.

Я никогда не считала себя трусихой, но в эту секунду едва ли не складываюсь пополам.

Засунь свою мораль в задницу, Берн, не дай себе подохнуть впустую.

Я набираю в грудь воздуха, выдыхаю и жму на спусковой крючок.

БАБАХ!

Звук оглушает, бьет почти с такой же силой, как ружейная отдача, разносится эхом по тихому лесу.

Всадник вскрикивает, заряд дроби ударяет его в грудь с такой силой, что выбрасывает из седла. Конь пятится, встает на дыбы и с испуганным ржанием уносится прочь.

Все мои внутренности закручиваются в узел.

Того и гляди стошнит.

Конь скачет, не останавливается.

Вдруг это лошадь, а не человек, распространяет чуму. Или, может, оба.

Рисковать нельзя.

– Прости, – шепчу я и снова целюсь.

На этот раз выстрелить гораздо легче. То ли потому, что я только что это сделала и готова опять почувствовать отдачу и услышать разрывающий уши грохот, то ли потому, что в животное стрелять проще, чем в человека. Хотя я понимаю, что оба они не то, чем кажутся.

Передние ноги коня подкашиваются, он дрожит и издает предсмертный крик, похожий на рев. А потом заваливается на бок в сотне футов от своего хозяина и больше не двигается.

Чтобы отдышаться, мне требуется несколько секунд.

Дело сделано.

Господи помилуй, я и впрямь это сделала!

Отложив ружье, я иду к дороге, не отрывая глаз от всадника. Броня на нем – в лоскуты. Не пойму, то ли дробь пробила нагрудник насквозь, то ли просто помяла металл, но часть заряда разворотила его смазливую физиономию.

Мой рот наполняется горькой желчью. Вокруг его головы уже растеклась кровавая корона, но тут, хотя его лицо превратилось в сплошное месиво, я слышу стон.

– Боже, – шепчу я. Оно еще живо.

Еле успеваю отвернуться, и меня рвет.

Слышу его жуткое дыхание. Он тянется ко мне, пальцы скребут мой ботинок.

Не сдержав вопля, я отскакиваю и едва не падаю навзничь.

Я и не заметила, как близко подошла к нему.

Надо это закончить.

На дрожащих ногах я возвращаюсь за ружьем.

Зачем я его бросила?

От паники все как в пелене, я не могу вспомнить, под каким деревом оставила дробовик, а всадник все еще жив.

Перестаю искать ружье и бреду назад, к своей стоянке. Среди вещей есть спички и жидкость для розжига костра.

Беру их дрожащими руками. На автопилоте тащусь обратно.

Ты серьезно собралась это сделать? Я тупо пялюсь на то, что у меня в руках. Он еще дышит, а ты хочешь сжечь его заживо. Ты, пожарный, огнеборец.

Огонь – это вам не чистенькая смерть. Это, вообще-то, один из самых жутких способов отправки на тот свет. У меня, видимо, не хватает ненависти к Мору, потому что мучительна сама мысль о том, что я собираюсь с ним сделать.

Но я возвращаюсь к всаднику и отвинчиваю крышку на бутыли с горючей жидкостью. Закусив губу до крови, переворачиваю бутылку, и жидкость, булькая, льется из нее. Поливаю его с головы до пят. С перерывом, потому что меня снова рвет.

Наконец, бутыль пуста.

Я не могу удержать коробок, тем более вытянуть спичку. Руки ходят ходуном, и я роняю спички одну за другой. Наконец мне все же удается ухватить одну, но теперь проблема чиркнуть ей о коробок.

А всадник снова тянется к моей ноге.

– …оооляаааюууу… – слышится хрип из того, что раньше было ртом.

У меня вырывается крик. Кажется, это была мольба.

Не смотри на него.

Только с пятой попытки, но я все же поджигаю чертову спичку. Вряд ли я решилась бы бросить ее сознательно – скорее, думаю, я бы так и стояла, глядя на нее, пока пламя не обожгло бы пальцы, – но рука дрогнула, и спичка упала.

Одежда на Море занимается вмиг, и я слышу дикий крик.

Я запоздало понимаю, что металлические доспехи удерживают огонь, намного замедляя и без того медленную и мучительную смерть. Он слишком раскалился, невозможно дотронуться – если бы не это, я бы попыталась стянуть с него латы или загасить пламя.