Моралии на книгу Иова

31. Кроме того, да будет известно, что есть некоторые добрые дела, которыми мы занимаемся неутомимо, и, с другой стороны, есть такие, от которых мы, будучи неискусны, постоянно отпадаем, и опять возвращаемся к ним через большие промежутки времени. Ведь в деятельной жизни ум пребывает без утомления, а от созерцательной — устает, побеждаемый бременем собственной немощи. Ведь он настолько сильнее укрепляется в первой, насколько предает себя попечению о ближнем ради его пользы, последняя же оскудевает настолько быстрее, насколько он, преодолевая препятствия от уз, пытается превзойти самого себя. Первая идет по ровному пути и поэтому более прочно утверждает стезю деятельности, последняя же, поскольку домогается того, что выше нее, скорее, утомившись, возвращается к себе. Это хорошо и коротко изложил Иезекииль, когда он описывает движение тех животных, которых он видел, говоря: Во время шествия своего они не оборачивались [236]. И чуть далее он добавляет: И животные шли и оборачивались. [237]Ведь святые животные иногда шествовали и нимало не возвращались, иногда же шествовали и далее обращались, потому что умы избранных, когда отступают от неправых путей через приобретенную ими благодать деятельной жизни, не могут, будучи чистыми, возвратиться к тому злу, которое оставили. Поскольку же через остроту созерцания они зависят и от той же самой деятельной жизни, они идут и возвращаются, потому что, поскольку ничуть не терпят долго пребывать в созерцании, они опять предают себя деятельности, чтобы в том, что им близко, они, возбуждая, подогревали себя и укрепились до того, чтобы опять, возвысившись над собой, пребывать в созерцании. Но, когда то же самое созерцание должным образом временами повторяется, оно, без сомнения, и пребывает неослабно твердым, потому что, хотя ум и изнемогает, одолеваемый бременем собственной немощи, но тем не менее, созерцание, восстанавливаясь через постоянные усилия, опять захватывает его. Должно сказать, что ум не утратил своей устойчивости в созерцании, от которого он, хоть всегда и изнемогает, но, когда утрачивает его, то всегда взыскует. Он продолжает:

16

32. Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем[238].

Дух настолько труднее переносит зло настоящей жизни, насколько презирает помышление о благе, за которым он последовал; и, поскольку он не желает думать о награде, которая <ему> уготована, то считает тяжелым то, что переносит. Поэтому слепое помышление и сетует на удар бича, и почитает как будто бесконечной ту беду, которая, день ото дня постепенно ослабевая, кончается. И если однажды кто-либо воздвигает себя к вечному, то он также устремляет свое сердечное око к тому, что пребывает неизменным, и вскоре уже не смотрит ни на что из того, что стремится к своему концу. Он переносит превратности настоящей жизни, но почитает как бы ничем все, что проходит. Ведь, чем сильнее он воодушевляет себя внутренними радостями, тем менее он чувствует внешние страдания. Поэтому Софар, по опрометчивой дерзости, ничуть не устрашившись учить того, кто лучше него, побуждается к праведности и показывает, что очи праведника не видят никакого греха. Это все равно, как если бы он открыто говорит: Если ты испытываешь радость, которая пребывает внутри, то уже все, что причиняет страдания извне, делается ничтожным. Он хорошо сравнивает скорби настоящей жизни с протекающими водами, потому что преходящий покой перенесение несчастий никогда не ошеломляет ум избранных силой удара, тем не менее, все же оттеняет его прикосновением горя. Он действительно выбивается из сил кровоточащей раной, хотя он и не теряет уверенности своего спасения. Но это всегда случается не так, что наносит раны только частично, но так, что в уме каждого из праведных искушения от духов злобы приходят в силе, так что он поражается ударом извне, а внутри приводится в уныние искушением. Однако благодать никогда не бросает его. Но чем более жестоко поражают нас определения Божественного Провидения, много более пристально взирает на нас оно на нас с милостью. Так что когда ум начинает становиться темным вследствие искушения, внутренний свет воодушевляет его снова. Потому также и добавлено:

Исторический смысл

17

33. И полуденное великолепие восстанет пред тобой вечером.[239]

«Полуденное великолепие в вечернее время» означает обновление добродетели в период искушения. В это состояние (т.е. к обновлению добродетели) душа, которая только что была полна страха, должна быть воодушевлена внезапным теплом милости, которую свет благодати пролил ей. Далее Софар более глубоко изображает это, когда добавляет:

18