Моральное животное

Дарвин на своем опыте ощутил пользу стыда. В июле 1857 года, за два года до публикации «Происхождения видов», он признался своему другу Джозефу Гукеру: «Я проделал расчеты по изменчивости и т. п. Вчера говорил с Леббоком, он указал мне на грубейшую методическую ошибку, которую я допустил. Значит, две или три недели я работал впустую». Это повергло и без того неуверенного в себе Дарвина в отчаяние. «Я самая жалкая, бестолковая, глупая собака во всей Англии и готов плакать от досады из-за моей слепоты и самонадеянности»[517], – написал он.

Столь эмоциональное переживание неудачи принесло Дарвину немалую пользу. Во-первых, снизилось его самомнение. Дарвин испытал социальное унижение, когда в очном поединке оппонент указал ему на грубую ошибку в сфере, где он считал себя экспертом. Бесспорно, падение самооценки – само по себе событие очень неприятное, но в долгосрочной перспективе оно, вероятно, сыграло ему на руку: Дарвин поумерил свои амбиции, благодаря чему крупные научные светила Англии не разглядели в нем потенциальную угрозу.

Во-вторых, Дарвин получил негативное подкрепление. Боль от пережитой неудачи защитила его от повторения совершенных ошибок и, вероятно, заставила впредь быть более осторожным.

В-третьих, Дарвину стало очевидно, что необходимо изменить курс. Если бы уныние переросло в депрессию, оно, возможно, заставило бы его более радикально пересмотреть свое поведение и направить энергию в совершенно новое русло. «Я готов разорвать рукопись и впасть в отчаяние», – написал он в тот же день Леббоку, благодаря его за поправки и извиняясь за ошибки[518]. Насколько мы знаем, рукопись осталась цела, однако, если бы подобные неудачи повторились, Дарвин вполне мог бы забросить работу, что было бы оправданно с точки зрения сохранения социального статуса. Ведь, как говорится, не можешь – не берись.

Все три этих составляющих ни в коей мере не исключают друг друга. Естественному отбору несвойственна расточительность, он изобретательно использует ограниченный набор доступных химических соединений и вызываемых ими чувств. Вот почему делать категоричные заявления о роли серотонина (или любого другого нейромедиатора) и уныния (или любого другого настроения) весьма рискованно. Эволюционные психологи осознают это, и потому их не удивляет, когда оказывается, что у высокой или низкой самооценки, например, может быть несколько одинаково значимых функций. Это не противоречит действительности.

Но тогда возникает закономерный вопрос: а какая же самооценка является правдивой? Если в один месяц после серии профессиональных и социальных успехов у вас подскакивает уровень серотонина и вы чувствуете себя компетентным, симпатичным и привлекательным, а в следующем месяце, после неудач и закономерного снижения серотонина, ощущаете себя абсолютно никчемным, вы не можете быть правы оба раза. Когда вы ошибались? Какая роль у серотонина? Что это, сыворотка правды или дурманящий мозг наркотик?

Вероятно, ни то, ни другое. Крайности в восприятии себя означают определенную неспособность разглядеть важные факты. Правда всегда лежит где-то посередине.

Хотя, возможно, понятие «правда» вообще лучше оставить в стороне. «Хороший» вы человек или «никчемный» – вопрос, объективно ответить на который крайне сложно. И даже когда «правда» может быть четко определена, естественный отбор остается к этому факту безразличен. Безусловно, если правдивое отображение реальности будет способствовать распространению генов, то точность восприятия или коммуникации существенно повысится. Собственно, так и происходит на практике, когда, скажем, вы запоминаете, где хранится пища, и делитесь информацией с детьми или родственниками. Однако такое случается крайне редко: честность обычно не отвечает генетическим интересам, а естественный отбор сам по себе не «благоволит» ни честности, ни вранью. Они ему безразличны[519].

Сильный, но чувствительный

Реципрокный альтруизм вносит собственный вклад в самооценку и, следовательно, в самообман. Тогда как иерархическая структура заставляет нас стремиться к тому, чтобы выглядеть более умелыми, сильными, привлекательными и умными, нежели окружающие, реципрокный альтруизм делает акцент на честность и справедливость – те качества, которые позволяют нам казаться достойными членами общества, с которыми можно иметь дело. Они создают нам репутацию приличных и щедрых людей, а это всегда выгодно.

Эволюционную значимость моральной саморекламы подчеркивал, в частности, Ричард Александер. В своей книге «Биология моральных систем» он утверждал, что «современное общество наполнено мифами» о нашей добродетельности: «что ученые – скромные и увлеченные искатели правды, доктора посвящают свои жизни облегчению страданий, учителя отдают себя ученикам и все мы – законопослушные, добрые, бескорыстные существа, ставящие интересы общества превыше собственных»[520].