Моральное животное

Что действительно удивительно, так это неколебимая вера Дарвина в эволюцию, несмотря на всеобщую враждебность. Преподобный Адам Седжвик, кембриджский геолог, похвала которого так взволновала юного Дарвина на острове Вознесения, разгромил анонимно изданный в 1844 году труд Роберта Чамберса «Следы естественной истории творения», считающийся одной из первых работ по эволюционной биологии. «Нельзя, чтобы мир перевернулся с ног на голову; мы готовы вести непримиримую войну со всяким нарушением наших скромных принципов и социальных норм»[580], – писал он. Не слишком ободряет, не правда ли?

Принято считать, что все эти годы Дарвин колебался как лабораторная крыса, которая хочет есть, но знает, что, если притронется к пище, то получит удар током. Спорить не стану, просто приведу еще одну версию, согласно которой Дарвин, занимаясь изучением моллюсков, готовил почву для своего главного труда по трем стратегическим направлениям.

Во-первых, он укреплял аргументацию. Прикрываясь моллюсками, он продолжал собирать свидетельства в пользу своей теории, в том числе ведя переписку с видными специалистами по флоре и фауне. Он долго и дотошно выискивал слабые стороны теории, чтобы иметь возможность моментально давать отпор любым критикам, что стало одной из причин успеха «Происхождения видов». За два года до публикации он писал: «Думаю, я лучше кого бы то ни было вижу серьезные проблемы моей доктрины»[581]. Эта тщательность, вероятно, была следствием его неуверенности в себе, легендарной скромности и серьезного страха критики. Фрэнк Салловей, изучавший Фрейда и Дарвина, заключил: «Оба они были революционерами. Дарвин вечно боялся ошибиться и был скромен до чрезмерности – и выдвинул новую научную теорию, которая успешно выдержала испытание временем. Фрейд, напротив, был чрезвычайно честолюбив и уверен в себе (называл себя «конкистадором» науки) – и предложил подход к изучению человеческой природы, который, по сути, был не чем иным, как компиляцией психобиологических фантазий XIX века, маскирующейся под настоящую науку»[582].

Анализируя биографию Дарвина, написанную Джоном Боулби, Салловей сделал вывод, который Боулби сделать не сумел: «Логично предположить, что умеренно пониженная самооценка, которая у Дарвина сочеталась с упорным постоянством и неослабевающим трудолюбием, весьма полезна в науке, так как удерживает от преувеличения оценки собственных теорий. Таким образом, постоянная неуверенность в себе является методологическим признаком хорошей науки, даже если она не особенно благоприятна для психологического здоровья»[583].

Тут закономерно возникает вопрос: может ли такая полезная неуверенность в себе (как бы болезненна она ни была) быть частью поведенческого репертуара человека, сохраненного естественным отбором из-за того, что в определенных обстоятельствах она способствует повышению социального статуса? Вопрос этот становится еще интереснее, если вспомнить, что отец Дарвина сыграл немалую роль в укреплении неуверенности в себе у сына. Боулби спрашивает: был ли Чарлз «позором семьи, как злобно предрекал ему отец, или все-таки сумел преуспеть?.. На протяжении всей научной карьеры Дарвина, невероятно плодотворной и незаурядной, чувствуется постоянный страх критики и неудовлетворенная жажда признания». Боулби также обращает внимание, что «покорное, примирительное отношение к отцу стало второй натурой Чарлза», и предполагает, что отец отчасти виноват в «преувеличенном» почтении Чарлза к авторитетам и в его «склонности принижать собственные достижения»[584].

Вероятно, внедряя этот источник пожизненного дискомфорта, Дарвин-старший действовал в соответствии с природной программой, которая заставляет родителей всеми силами стремиться скорректировать психику детей таким образом, чтобы они могли добиться успеха в социуме. Тогда Дарвин-младший, легко усвоивший эту болезненную корректировку, возможно, также действовал в соответствии с природной программой. В эволюционном смысле мы созданы для того, чтобы быть эффективными, а не счастливыми[585]. Стремление к счастью заложено в нас, и достижение эволюционных целей (секс, статус и так далее) часто сопровождается ощущением счастья, как правило кратковременным. Так что отсутствие счастья – нормальное состояние, которое стимулирует нас к действию. Повышенный страх критики не давал Дарвину расслабиться и поддерживал его продуктивность.

Вероятно, Боулби был прав насчет болезненного отцовского влияния на характер Дарвина, но, скорее всего, ошибался в оценке его патологичности. Конечно, даже то, что не является патологией в строгом смысле, может быть достойно сожаления и требовать психиатрического вмешательства. Однако таковое будет более квалифицированным и эффективным, если уметь отличать «естественную» боль от «неестественной».